— Будем надеяться, наши жертвы не напрасны… Впрочем, помнишь, у Оскара Уайльда: «Если человек отдал жизнь за идею, это вовсе не означает, что он погиб за правое дело».
— Значит, наша эпоха далека от совершенства… — задумался Антон. — Но Бог с ней, с философией! Так в Москву ты приехал по делам?
— Тебя интересует, по каким именно? Скажу коротко: по возвращении в Советский Союз я был арестован и приговорен к десяти годам лишения свободы по статье 58-б УК РСФСР.
— За измену Родине? — сделал большие глаза Антон.
— Меня обвинили в шпионаже в пользу… Великобритании.
— Зная тебя, Евгений, я не могу представить себе этого.
— Так вот. Отсидел я полсрока за колючей проволокой. И вдруг объявляют, что я реабилитирован за отсутствием состава преступления. Представляешь мое состояние? И радость, и злоба. Но не озлобленность.
— Не мог написать мне?
— Я боялся поставить тебя под удар. Прошел бы, как «связь с врагом народа».
— А потом… Потом что было? — не терпелось Антону узнать.
— После освобождения из тюрьмы обосновался в Краснодарском крае. В кубанской станице мне дали клочок земли. Спасибо, люди добрые помогли поставить саманную лачугу. Но мне уже не под силу управляться о хозяйством. Все-таки годы берут свое. Прокормиться можно. Но человеку надо большего! Вот и приехал в Москву, чтобы в гражданских правах окончательно восстановиться, выхлопотать военную пенсию. Намерен попасть на прием к Председателю Комитета, если примет, конечно. Хочу побывать также в Комитете парт-контроля при ЦК КПСС.
— Но как же так… На чем хоть основывалось обвинение?
— А ни на чем. В КГБ ЦРУ была подброшена фальшивка. В ней намекалось на мои будто бы тайные связи с английской Интеллидженс Сервис. У нас же приняли намек за чистую монету. Поверили всему, что там было написано.
— И всего-то? И никаких доказательств…
— Но в голову мне приходят разные мысли. Я был слишком хорошо осведомлен, насколько ошибочны были решения руководства страны, принятые вопреки тому, о чем ориентировала и предупреждала его внешнеполитическая разводка. А от опасных свидетелей кто же не стремится избавиться!?
— Выходит, что в Америке посидел в тюрьме, а потом и у себя дома — тоже. Ужасно! Но в чем смысл твоей компрометации американцами? Ведь они судили тебя как советского разведчика. И, казалось бы, этого им вполне достаточно.
— Кому-то, видно, и там захотелось отыграться на мне дважды. В служении разведке прошли лучшие годы моей жизни, — глубоко вздохнул Стародубцев.
— Теперь понятно… Но если тебя реабилитировали, то в Первом главке должны и оценить по достоинству все, что сделано тобой для Отчизны.
— Я не жду ни благодарностей, ни наград. Но и духом, как видишь, не пал. Обидно только за старость в одиночестве.
— Почему в одиночестве? — спросил Антон и осекся.
— Нет у меня больше семьи, — с грустью произнес Евгений, — Жену, незабвенную Катюшу, похоронил в чужой стране. И покоится ее прах на заброшенном кладбище под чужой фамилией. А ведь она была не только другом, но и моей напарницей. Я — резидент, она — радистка, связная. И работали мы, понимая друг друга с полуслова. Службу свою несли тихо, как и подобает профессионалам. Как бы тяжело ни было, старались не проявлять видимых эмоций, сохранять ровное настроение. Даже если на душе кошки скребут и ноги подкашиваются от усталости. Разумеется, это требовало от нас обоих колоссальных усилий. Родное имя свое забывали. Думали на чужом языке! Родину часто вспоминали. Это придавало силы. Но больше — тосковали по ней, по своим родным и близким.
— Я понимаю тебя, — сказал Антон и задумался: «И все это не сломило его духовно, сохранились ясность ума, логика мышления, любовь к Родине. Ну и человечище!»
Елена Петровна поставила на стол бутылку «Гурджани», пригласила мужчин к обеду. Антон потребовал еще и беленькой. Извинившись, что не может побыть с ними, она поехала в поликлинику. Согласно расписанию, у нее на сегодня была назначена консультация профессора — специалиста в области гастроэнтерологии. Затем предстоит проехать в горздрав, где ей должны вручить диплом врача высшей категории.
Бросив взгляд ей вслед, Евгений спросил:
— Скажи, Антон, а Елена была тебе помощницей?
— Помогала, когда требовалось. Особенно за границей. Но я не посвящал ее в наши дела больше, чем это положено знать жене. Так лучше и для нее, и для дела. Главная ее помощь — в психологической поддержке. Она прочно держала мой тыл — семью. И я ей благодарен за это, — сказал Антон, наполняя рюмки водкой.
Старинные друзья удобно устроились за обеденным столом.
— А я думал, ты не поклоняешься Бахусу, — подняв рюмку, сказал Евгений.
— Не поклоняюсь, не служу ему, но и не отвергаю! — ответил Антон и тоже поднял рюмку. — За встречу, Женя!
— За встречу, Антон.
— Ну, а сейчас чем занимаешься? — поинтересовался Евгений.
— Как чем? Помогаю жене по хозяйству. Иногда вожусь с внучками, если выпадает такое счастье. Перечитываю классику, современную периодику просматриваю, — ответил Антон. — А еще занимаюсь журналистикой, встречаюсь с молодыми чекистами, когда приглашают. Делюсь, так сказать, профессиональным опытом. Мало, по-твоему?
— Совсем как в той песне «Не стареют душой ветераны…» — Евгений рассмеялся. — Можно надеяться, что мы передали эстафету надежным, знающим людям?
— Безусловно, — уверенно ответил Антон. — Современные чекисты, конечно же, образованнее своих далеких, да и ближайших предшественников тоже. Но ведь и они — дети своего времени. В данном случае, застойного, которое страшно тем, что вобрало в себя и культ личности, и волюнтаризм, и догматизм, и свои собственные пороки. Я учу их чтобы они извлекали уроки из наших ошибок, и уж, конечно, не повторяли их, и по возможности не порождали новых.
— Великое дело ты делаешь!
— А еще затеял возню по поводу признания меня участником войны.
— Ну и как, есть надежда, что признают?
— Пока что сам себя признаю, — усмехнулся Антон. — Комитетские формалисты, видимо, полагают, что я — самозванец.
— Это как же понимать?
— Не значусь в картотеках, и все тут!
— А как же борьба с бандформированиями и националистическим подпольем в годы войны и после нее? Ерунда какая-то! — возмутился Евгений.
— Как хочешь, так и понимай. Короче, я решил бросить сражаться с ветряными мельницами. Как вспомню юнца, который боевые мои награды побрякушками обозвал, так убеждаюсь, что никому не нужно это признание. А сам о своем участии в войне я и без этого знаю. Что же касается так называемых льгот… Проживу и без них. Только вот перед женой, перед детьми как-то неловко себя чувствуешь. Вроде как на печке отлеживал бока, когда кругом кровь людская лилась. А средняя внучка, так та и вовсе спрашивает: «Зачем, дедуля, ты в шинели своей так много дырок наковырял? Уж лучше бы целой была».
— И после этого ты решил опустить руки?
— Но и без толку убивать время тоже не резон. Как говорится, лбом стену не прошибешь.
— Э, нет! Я с тобой не согласен. Не признать тебя участником ВОВ, значит, отказать в подвиге! И позволь, Антон, мне этим заняться. Я доведу его до конца! Ты меня знаешь.
— Но что же ты сделаешь, если не сохранились бумаги тех лет? — удивился Антон решимости друга. — В ту пору было не до учетов. А в наши дни и вовсе кое-кто перечеркивает все «Победа ли это?». А ведь она для нашего с тобой поколения была единственным путем выжить. Иначе — гибель нации, страны, государства, геноцид для народа. На десятилетия, на века!
— Людей необходимо найти, которые должны помнить тебя, твои дела. Доброе живет в памяти народной. В первую очередь — Ивана, Гришу, Людмилу. И как его… Парень, который неплохо рисовал… Сергея! Да и сам я тому свидетель. И даже в какой-то мере участник захвата Краковского, событий последней военной зимы.
— Не связывай себя хлопотами, Женя. Бес-по-лезно!
— А ведь потребуйся это мне, ты нашел бы пути, чтобы восторжествовала справедливость.
