Антон продолжал:
— В этом случае я могу отказаться от вашего предложения?
— Вот как. — В глазах Брунова можно было прочитать тревогу. — Но ведь мы вроде бы договорились. Вы писали мне, что заочно предложение мое принять не в состоянии. Вот оно, ваше письмо, передо мною. Теперь мы встретились. Не устраивает добывание информации по отдельным заданиях, можете создать в Москве одну из молекул Народно-Трудового Союза, и, естественно, возглавить ее. В будущем это вам зачтется.
— Молекул? — Буслаев переспросил, будто не зная, о чем идет речь.
— К химии это отношение не имеет. Так мы называем ячейки НТС, которыми намерены густо покрыть все пространство России от западных до восточных границ.
— И зачем это надо? Что-то вроде мышиной возни.
— Как зачем? Необходимо разбудить русского медведя от спячки. Заставить его шевелиться.
— Предположим, разбудили. Что дальше?
— А дальше… Дальше — покончить с тоталитаризмом, установить Новый порядок!
— Так ведь это уже пытался сделать Гитлер и сломал себе голову.
— Мы пойдем другим путем. Создадим солидаристское государство россиян! Главенство русской нации над всеми другими — вот ключ к возрождению России!
— Крайне националистическое, шовинистическое государство. Все долой, лишь бы дорваться до власти! А тогда… своя рука владыка. Всю жизнь мечтал об этом!
— Я так и знал, что мы с вами найдем общий язык, — не понял Брунов иронии.
— И все-таки вы ошиблись во мне, — сказал Буслаев.
— Да вы шутник, кажется, — не мог взять в толк Брунов.
Буслаев протянул записку Миронова, в которой тот требовал от Брунова оставить его в покое. В противном случае он передаст присланные ему вербовочные письма прессе для широкой огласки перед всем миром. Пусть люди знают, что он провокатор, а вовсе не радетель за народ, каким пытается себя представить.
— Вы что же — не Миронов, — забеспокоился энтеэсовец. — Хитро!
— Я здесь в командировке и заехал по просьбе Миронова.
— Вот как, он на самом деле отказывается?
— У него имеются сомнения…
— Тогда Миронов для меня — загадка.
— Зато вас он неплохо знает.
— Откуда? — удивился энтеэсовец.
— Он знаком с Баронессой…
Брунов с трудом вспомнил ее, а вспомнив, испуганно спросил:
— Баронесса жива?
— Отбыла наказание и осталась в Союзе. Миронов берет у нее уроки разговорной практики немецкого языка.
— Удивительно! А может быть, вы из КГБ? — усомнился Брунов. — Если так, я могу на вас неплохо заработать.
— Теперь понятно, почему Миронов просил меня убедиться в вашей надежности.
— Он что же, подозревает во мне агента КГБ? Или даже ЦРУ? Смешно! Конечно, если Баронесса — эта хитрая немка — на меня наплела Бог весть что, у него могут быть сомнения… Что же его интересует?
— Многое. Пока вы не заложили меня властям, давайте поговорим, как люди. Согласны?
— Ну, — нехотя ответил Брунов.
— Скажите, у вас есть мечта?
— Мечта… — усмехнулся тот. — Если откровенно? Разве что искупаться в речке, на берегу которой прошло мое детство. Старушку-мать повидать.
— За чем же дело стало?
— Хм… Все зависит от того, как пойдут дела в России. Тогда и осуществлю свою мечту.
— Это не про вас сказал Александр Блок? «Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили!»
— Не скажите, мы — патриоты.
— И ни о чем не жалеете? Ни в чем не раскаиваетесь?
— Вы правы, — ответил Брунов. — Потеряв Родину, невозможно обрести ее в другом месте. Впрочем, мне и здесь неплохо.
— Где хорошо, там и Родина — философия Иванов, родства не помнящих. Согласитесь, у человека должны быть корни, лишь тогда он чувствует себя комфортно. Без них он — бродяга, отступник, предавший самое святое — отца с матерью, могилы предков.
— А я и не возражаю, — согласился Брунов.
Буслаев выложил на стол «звуковое письмо».
— Исполните желание Миронова. Поставьте эту пластинку на проигрыватель. Она доставит вам радость.
В комнате зазвучал старческий женский голос, который Брунов с трудом узнал. Насторожился, мать призывала его перестать скитаться по белу свету и возвратиться в отчий дом. Говорила, что он доставляет ей много страдания, что она нуждается в его теплом сыновнем слове и заботе.
Слова матери пробили у Брунова едва заметную слезу. Захотел даже послать гостинец домой. Попросил Буслаева встретиться с ним на следующий день.
— Пожалейте мать, Капустин, — сказал Антон.
— Баронесса что ли сказала, что я Капустин, а не Брунов? — путаясь в словах, произнес он. — Дурак, что не прикончил ее тогда в лесу. Вот и возвратись: имея такую свидетельницу, сразу в каталажку упрячете. А то и вышку дадите.
— Вы прекрасно знаете, Игорь Сергеевич, деятели, подобные вам, амнистированы еще в 1955 году.
— Хотите склонить меня к явке с повинной? Но в России самим колбасы не хватает. А я пристрастился к ней и к пиву.
— Разве за этим возвращаются сыны Отечества?
— Уж не за тем ли, чтобы снова вкусить коллективизма?
— Наверное, чтобы вернуть себе достоинство и начать жить заново. Или вы полностью оевроперились?
— Да нет, русские корни никуда не денешь. Да что я говорю! — опомнился Капустин. Вставая, сказал в сердцах: — Я покинул ненавистное мне «государство трудящихся». А патриотом остался. И ценю не идеологию, а дух земли предков!
Встал и Антон Буслаев.
— Подпольщиков выдавали гестапо, а после войны сотрудничали с английской, а затем и американской разведкой, даже готовились к заброске в Советский Союз со шпионским заданием тоже из патриотических побуждений? — не без иронии спросил он.
— Вы не знаете условий нашей жизни здесь, на чужбине, — пытался оправдываться энтеэсовец.
— Профессия Иуды — способ выжить?
— Я солидарист-революционер, и мой долг…
— Можете не продолжать, Капустин. Главное для вас, я вижу, борьба против собственного Отечества на стороне его противников. Все остальное — камуфляж, сотканный из «молекул» и «духа предков». Вы — неблагодарный сын и матери своей, и Родины.
— Я член всемирно известной организации, а это требует почтительного к ней отношения с вашей стороны! — повысил голос Капустин.
Буслаева это рассмешило.
— Но мы-то с вами знаем, что это не так. «Славной и известной» ее сделали охочие до сенсаций журналисты. Нет, не патриот вы. И прошлое ваше всегда будет с вами. И никакой вы не идейный борец. А вот будоражить и ломать судьбы людей — мастак, этого от вас не отнимешь. А что касается России… Все, что было и есть в ней, — наша с вами история, а мы — ее родные дети. Кажется, Сергею Прокофьеву принадлежат слова: «Если ты россиянин, ты должен пройти весь путь со своим народом, а не бежать из страны». Кто-кто, а он-то знал жизнь и в России, и на Западе, оставался великим патриотом, несмотря на далеко не однозначное к нему отношение.
Капустин-Брунов вдруг изменился в лице.
— Чего вы с Мироновым от меня добиваетесь?
— Одного: перестаньте ломать судьбы соотечественников! — твердо сказал Буслаев. — Совершите решительный поступок: отойдите от Зла и сотворите Добро.
— Не безгрешен, но все же я человек добрый, — сказал Капустин.
— Святость и греховность — несовместимы, — заметил ему на это Буслаев. — Смысл жизни человека — борьба Добра со Злом, Разума с Безумием, а в конечном счете — Созидание. Что же вы построили, кроме «воздушных замков» и «железного занавеса»?
— У меня все впереди! — ответил Капустин убежденно.
Обращение матери взбудоражило душу Капустина. Но ведь за плечами его немалый груз лихолетья да и последующая деятельность не на пользу стране, в которой родился и вырос. Как быть с этим? Они, будто заноза, проникшая глубоко в тело.
Да, то была измена Родине ради спасения собственной шкуры, рассуждал Буслаев. И Капустин это сознает. Как и то, что вся его дальнейшая жизнь на Западе — продолжение предательства, совершенного на фронте. Наказание? Он сам себя наказал, лишив родительского дома, Отечества, родного русского языка. Письмо Миронова его в какой-то мере отрезвило. Он понял, что между ними — непреодолимая пропасть.
