Кронштадт молчал. «Краса и гордость» зашла слишком далеко, чтобы сдаться.

К Кронштадту Троцкий бросил шестьдесят тысяч курсантов, чекистов, «заградителей», красноармейцев надежных полков (из центра России). Весь петроградский гарнизон был обезоружен.

Необозримые ледяные поля обагрились обильной кровью.

При каких условиях происходила осада немногочисленного гарнизона Кронштадта испытанной гвардией Троцкого, почему и как пал Кронштадт — ответ на эти вопросы требует специальной статьи.

Прекрасная статья Виктора Ларионова (в № 491 «Новых Русских Вестей») о классификации некоторыми кругами эмиграции вопроса об отношении к Белой армии как чего-то второстепенного, в лучшем случае, или даже совершенно не нужного, в худшем, глубоко задела во мне то, что называется стыдом. Стыдом за необходимость в такое время доказывать этим кругам доминирующее, если не сказать исключительное, значение армии как единственно твердого фундамента под ногами бросающегося со стороны в сторону беженства.

Мнение того или иного лица о добровольческих кадрах — отнюдь не эмигрантское разногласие. Отношение к армии — критерий нашей собственной моральной и политической устойчивости. Когда я слышу неодобрительный отзыв о Белом движении, — я знаю, что лицо, этот взгляд высказывающее, никогда в руки свои винтовки не возьмет, никогда не отдаст просто и прекрасно своей жизни за Россию так, как это сделали десятки тысяч незаметных героев на всех противоболыпевистских фронтах. Ибо и трус может критиковать героя и высказывать мудрые — и то не всегда — мысли задним числом, но любовь к своей стране и народу запечатлеть смертью может только герой. Ибо болтовня есть болтовня, а жертва есть жертва. Поэтому оскорбляют слух и сердце факты, когда самовольная болтовня моральных и политических дезертиров ставится выше безмолвной жертвы.

«Я счастлив, что не был в Белой армии». Эта дезертирская фраза и риторична, и ненужна. Риторична потому, что авторы ее прекрасно знают, что в Белой армии они не могли бы и быть: такие счастливцы или сами бы удрали после первого сражения, или их попросту выгнали бы. Ненужность этой фразы в том, что — как подвести общую мерку под понятие «счастье».

Один испытывал счастье в борьбе до смерти за поруганный край, другой в это время забавлялся в глубоком тылу преферансом на орехи или за границей изумлял доверчивых иностранцев рассказами о своем имении в 43 тысячи десятин в Орловской губернии — и тоже был счастлив. Немало и таких, которые теперь всячески поносят Белую армию, а завтра, как чуткий флюгер, будут уловлять дуновения политического ветра. Бог с ними. Не о них и не к ним эти строки.

Мне хочется спросить лиц, от которых так или иначе зависит разграничение в общественных учреждениях эмигрантов политически приемлемых от политически чуждых, для чего сии последние попадают в среду людей, исповедующих — и вполне правильно, — что армия есть столп и утверждение всей эмиграции, что только винтовка выведет нас из той тьмы глубочайшего национального унижения, куда нас в 1917 году завел язык господ потомственных дезертиров, ныне оскорбляющих своим присутствием святую для нас идею жертвы и борьбы до конца.

Приходится иногда слышать: «Разве можно не принимать в общество людей за то, что они с неуважением отзываются о русской армии?»

Не только можно, но это есть наш прямой долг. Поносят Белую армию только большевики и их — вольные или невольные, это другой вопрос — союзники. Можно не быть большевиком и вместе с тем наносить явный вред русскому национальному делу и его первой колонне бойцов — армии. Такие люди должны быть безоговорочно и немедленно выметены из общественных организаций и союзов, если последние дорожат своим национальным ликом. В противном случае все хорошие разговоры о высоких предметах не будут ничем отличаться от счастья того милостивого государя, который не был в Белой армии.

Надо — пусть и с грустью для некоторых — раз навсегда признать, что в сравнении с прошлой, настоящей и будущей ролью армии роль всей остальной эмиграции столь ничтожна, что будущий историк рассмотрит ее только под микроскопом. Беженская общественность во всех ее формах — только временный пласт вокруг основного ядра — армии. Только это ядро рано или поздно, но протаранит большевистскую стену. Хотя бы во имя этой высокой миссии армии гражданское вокруг нее население должно было бы всемерно охранять честь и доброе имя людей, отдававших России и сердце, и кровь, и жизнь, а не только словесные упражнения.

Когда придет неизбежный час, все имевшие «несчастье» быть в Белой армии снова будут там. Все, такого «несчастья» не имевшие, снова будут ориентироваться на потомственное и почетное дезертирство.

Поэтому надо теперь же провести резкую грань между жертвенностью и декламацией. Надо теперь же перестать считать отношение к армии вопросом эмигрантского разногласия. Ибо дезертирская декламация для нас оскорбительна, а фразы о разногласии, от кого бы они ни исходили, непонятны.

Как-то нынешний президент Германии, фельдмаршал Гинденбург, отличающийся крайне замкнутым, угрюмым характером, сознался, что он смеялся только раз в жизни:

— Когда Керенский стал главнокомандующим русской армией.

Нелепое всегда смешно. Помощник присяжного поверенного из не очень умных в сюртуке Наполеона — зрелище, достойное цирка. К сожалению, сей цирковой Бонапарт выступал, как известно, не в обществе дрессированных ослов и китайских фокусников, не на арене балагана, а на арене мировой войны, законченной им столь трагично для России.

Согласен, было отчего смеяться.

Но разве теперь нет причин для самого безудержного смеха? Разве тот же «железный генерал» не мог бы теперь улыбнуться во второй, в третий, в десятый раз в жизни, хотя с Керенского уже и спал бесславно наполеоновский сюртук?

Каждый номер газеты приносит целую коллекцию поводов для хохота. Позвольте несколько подробнее остановиться на одном из них.

Где-то — кажется, в Женеве — существует «Лига прав человека». Думаем, что члены этой многополезной организации получают установленное жалованье, подписывают соответствующие бумаги, говорят вдохновенные речи. Вообще, по всем данным, «Лига прав человека» во многом напоминает: «Шумим, братцы, шумим…»

Так вот, эта богоспасаемая организация тому назад некоторое время послала в Москву отношение за номером таким-то и с десятками подписей и печатей по поводу трех немецких студентов, приговоренных советским правосудием к расстрелу.

Против этого, конечно, ничего возразить нельзя. Раз имеется в обильном количестве бумага, которая, как известно, все выдерживает, почему же и не составить жалобного прошения на имя «русского» правительства. Но отношение заканчивается фразой, долженствующей, по мнению миротворцев из «Лиги прав человека», убедить большевиков помиловать студентов. Вот этот весьма убедительный и неожиданный довод: «В советской России смертная казнь отменена…»

Разве же это не смешно? Разве над этим неизлечимым неведением, бездонным доверием, не говоря уже о глупости, западноевропейских мужей не надо смеяться, смеяться до слез, до жуткой боли и обиды и за Россию, и за того человека, коего сия «Лига» защищает?!

Большевики успели убить много миллионов человек. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно от чекистских пуль и теперь гибнут тысячи.

Но… «Это эмигрантские выдумки. Ведь смертная казнь в советской России отменена…»

Товарищ Чичерин, получив женевское отношение, конечно, и не подумает передать его на заключение товарищу Дзержинскому. Все будет по-прежнему. А «Лига прав человека» на очередном своем заседании торжественно возвестит: