Матросы со дня советского переворота считали себя, не без основания, «творцами октября». В первое время столь исключительная роль «красы и гордости» и связанные с ней матросские привилегии никем не оспаривались. Командный состав флота вынужден был смотреть сквозь пальцы на все прогрессирующий развал боеспособности судов, на крайнюю распущенность экипажа с его вечно пьяными, надушенными, увешанными крадеными медальонами, унизанными такими же кольцами матросами.

«Белогвардейские авантюры», иностранная блокада, угроза английского флота берегам советской России заставили реввоенсовет принять крутые меры. «Красу и гордость» цепями жестокой дисциплины приковали к кораблям. Из чрезвычаек, заградительных отрядов и других злачных учреждений советская метла выгнала матросскую молодежь в строй. «Братушки» заволновались. Привольного житья, безделья, пышных оргий в петроградских притонах «красе и гордости» не хотелось лишаться без боя.

Поползли злобные разговоры о том, что, мол, «когда Временное правительство валить надо было, так мы — и то, и се, и сознательный пролетариат, и герои революции, а когда дорвались коммунисты до власти, казну государственную заграбастали — героев по шапке!». Заговорили сначала шепотом, потом во всеуслышание об «измене рабочему классу».

В этом — первая причина кронштадтского восстания.

Вторая, не менее важная, кроется в общем ходе событий и связанной с ними тогдашней политике коммунистической партии.

К концу 1920 и началу 1921 года так называемый «военный коммунизм» достиг своей предельной черты. Принцип принудительной национализации и распределения жизненных благ привел страну к пропасти. Кровно близкое матросам крестьянство безжалостно обиралось государством. «Продразверстка» в деревнях и «заградительные отряды» на железных дорогах лишали города съестных припасов.

Продовольственная катастрофа отразилась и на питании флота. Изнеженная недавним разгулом «краса и гордость» стала голодать. Поставки обмундирования сократились до минимума, «братушкам» пришлось донашивать шинели, снятые с убитых и умерших.

Из дому на корабли просачивались самые тревожные сведения о чинимых сельскими властями насилиях, поборах и грабежах. Часть матросов, побывав в отпуске, лично убедилась, что такое «военный коммунизм» в деревне.

Нельзя, конечно, отрицать и того, что некоторым поводом к восстанию в Кронштадте послужил и моральный гнет большевизма, также достигший к тому времени необычайного напряжения. Но явственно ощущался он и вызывал соответствующую реакцию только в единицах из среды флотского экипажа.

Все же матросская масса в целом восстала прежде всего против, во-первых, крутого развенчания ее и настойчивых мер к обузданию матросской вольницы и против экспериментов «военного коммунизма», во-вторых.

Фактическая цепь событий представляется нам по рассказам участников и кронштадтской литературе в такой последовательности.

В последних числах февраля 1921 года продовольственный кризис и связанное с ним уменьшение пайков вызвали ряд забастовок на фабриках и заводах Петрограда. Власть подавила эти волнения. Через несколько дней забастовочное движение снова разрослось, и для его «ликвидации» пришлось обратиться к оружию.

В связи с событиями в Петрограде 27 февраля на линейном корабле «Петропавловск» был созван митинг, решивший послать своих представителей в Петроград для выяснения обстановки.

Представители матросов рассчитывали и в Петрограде созвать митинг, запрещенный чрезвычайной комиссией (город к тому времени был объявлен на военном положении). Возвратившись на корабли, матросы, вместе с приехавшими из столицы рабочими, потребовали перевыборов советов как в самом Кронштадте, так и в Петрограде.

Несмотря на противодействие комиссара Балтийского флота Кузьмина и угрозы Петроградского губисполкома, 1 марта 1921 года на площади Революции (бывшая Якорная) состоялось многолюдное собрание (участвовало около 15 ООО человек) по вопросу о перевыборах совета. Собрание это и вылилось в первый призыв к восстанию.

Прибывший в Кронштадт председатель ВЦИКа Калинин пытался сначала сорвать собрание, а затем перевести его с площади в Морской Манеж. В том же направлении действовал старый председатель Кронштадтского совета Васильев. Попытки эти не увенчались успехом. После того как «всероссийский староста», намекая на вооруженное подавление мятежа, сказал, что «если Кронштадт скажет А, то мы ему скажем Б», а Васильев заявил: «Кронштадт не целая Россия, поэтому мы с ним считаться не будем» — собрание единогласно приняло боевую резолюцию, предложенную накануне командами «Петропавловска» и «Севастополя».

Калинин поспешил уехать в Петроград. Буря разрасталась. Кронштадтские коммунисты получили от Зиновьева распоряжение организовать боевые отряды.

На следующий день было созвано новое обширное собрание в «Доме просвещения» (бывшее Инженерное училище) под председательством матроса Петриченко (писарь с линейного корабля «Петропавловск»). Чувствовалось приближение антибольшевистского взрыва. Последний был в значительной мере подготовлен крайне бестактной и грубой речью комиссара Балтфлота Кузьмина, которому матросы благородно предоставили первое слово.

Когда же стало известным, что к месту собрания приближается отряд коммунистов в две тысячи человек, революционные вспышки собрания сразу же превратились в костер восстания. Был спешно избран «Военно-революционный комитет» в составе: Петриченко, Яковенко (матрос службы связи), Архипов (машинный унтер-офицер), Орешин (народный учитель) и Тукин (рабочий электромеханического завода).

Кузьмин и Васильев были арестованы. Революционный комитет перешел на «Петропавловск», где был образован «Боевой Штаб». Матросы и рабочие вооружились. Вечером восставшие заняли помещение Чека, телефонные станции, арсенал, правительственные и партийные учреждения.

Война была объявлена…

Таков, в очень кратком изложении, первый период «белогвардейского бунта в Кронштадте», имевшего столь исключительное значение в дальнейших судьбах России.

Как же реагировали «вожди» на такой неожиданный подарок, полученный советской властью от «красы и гордости октября»? Что предпринял совнарком для подавления восстания?

Сперва думали потушить разгорающийся пожар домашними мерами. Бунтующих моряков уговаривали в Петрограде, уговаривали в Кронштадте. Параллельно с уговорами применялись угрозы — пока словесные. Грозные речи говорились и прокламации писались комячейками Балтфлота.

Вот образец этих чисто митинговых упражнений, а их было бесчисленное множество.

«Товарищи! — писала «Революционная тройка Балтфлота» Галкин, Кожанов и Костин.

— Вас нагло обманули и продолжают обманывать разные подозрительные личности. Вы наивно поверили нелепым уверениям наших злейших врагов и попались как кур во щи.

На что надеются, чего хотят преступные заговорщики? — Рабочие Красного Петрограда, почуяв опасность, насторожились и дружно встали к станкам.

Моряки Петроморбазы и Шлиссбазы глубоко возмущены вашим легковерием. Гарнизоны фортов «Краснофлотский» и «Передовой» ощетинились против Кронштадта…

Вам внушают, будто Петроград сочувствует вашей затее, будто Сибирь и Украина поддерживают вас. Все это — жалкие измышления и наглая ложь. Сибирь и Украина тоже крепко стоят за Советскую власть…»

Над Кронштадтом то и дело показывались аэропланы из Петрограда, сбрасывавшие бесчисленные оттиски речей, предупреждений и угроз Зиновьева, Калинина и т. д.

Столпы коммунизма напрасно изощрялись в красноречии. Восстание разгоралось. И на смену провокационным фразам Зиновьева о милости, которую советская власть готова оказать всем раскаявшимся, пришел такой «суворовский» приказ Реввоенсовета, сброшенный с аэроплана в нескольких тысячах экземпляров (орфография подлинника):