Август С зеленых гор спустился в долы И вкруг затихших деревень Стоит, недвижный и тяжелый, Рыжеволосый день. Земля горит, изнемогая, И в золотых ее кострах Растаял голубого Мая Благоуханный прах; И ризой пышною и зноем Отягощенные сады Роняют в пламя золотое Румяные плоды. Когда же ночь сойдет на долы, Дневные потушив огни, И звон вечерний, невеселый, По нивам отзвонит, Из рук разжатых Август щедрый Алмазы яркие стряхнет На сосны черные и кедры С пылающих высот. Тифлис. 1921 «У Зюлейки тело бело…» У Зюлейки тело бело, А душа смугла. Над челом белее мела Голубая мгла. Губы словно вишень сладкий, Миндали глаза. Целый день играет в прятки Сердце-стрекоза. Позовешь — не отзовется, А прильнешь к устам, — Нет целебнее колодца По святым местам, Нет забвенее напитка, Яда слаще нет… В тихий сад ведет калитка, А в окошке свет. Зазывает злая сваха Гостя гостю вслед. Говорят, что там Аллаха Встретил Магомет. Тифлис. 1921 «Из многих дней, бесследных, незаметных…» Из многих дней, бесследных, незаметных, Как пыль, как пепел, как песок, Задумчиво плету венок, Себе и миру дар заветный. Но точно налитый свинцом, Чело мое он клонит долу, И все тоскливей взгляд тяжелый Под этим блекнущим венцом. И только в час, когда твои Я вспомню светлые улыбки, Ресниц пушистых трепет зыбкий И тихие слова любви, Над пылью, пеплом и песком Цветы поют о синем Мае, И он опять меня венчает Весенним, праздничным венком. Париж. 1922 «О том, что явственней прибоя…» О том, что явственней прибоя Волны морской, на берегу, Ясней, чем небо голубое, И ярче солнца на снегу; Что неизбывней зим и весен, Привычней, чем сама земля — Маяк, что виден на утесе С кормы ночного корабля, — Что в сердце истиной последней, Правдивейшей из правд земных, Горит победно, — только бредни Твердят, невнятны и темны. А жизнь гудит и мчится мимо, Презрительно на них косясь, Пока из пламени и дыма Ложится серый пепел в грязь. Париж. 1922 «Проеду долгий путь трамваем…»
Проеду долгий путь трамваем, Сойду и за угол сверну. Как легкомысленно мы доживаем Неповторимую весну. Три деревца и дом старинный, Калитка жалобно скрипит. Июнь. Жара. Весь город спит, Опутан душной паутиной. Так неподвижен этот зной, Как будто даже время стало. Но не прощаться ли со мной Придешь туда, где ты встречала? К разлуке ближе каждый час: Мы не живем, а доживаем. Сегодня я в последний раз Проеду долгий путь трамваем, Тебя окликну со двора, Чтоб ты сошла и дверь открыла. А завтра — это вечера, Когда грустишь о том, что было. А завтра — это дальний край, Кусок совсем иного мира, Откуда ни один трамвай Не возвращает пассажира. Париж. 1923 «Ночью поздней лечь в кровать…» Ночью поздней лечь в кровать, Засыпая, Вас назвать, А наутро, в ранний час, Чуть проснувшись, вспомнить Вас. Ночью, утром, долгим днем, Знать, что мы живем вдвоем, И спешить, как из тюрьмы, Всюду, где не вместе мы. Жизнь ли это или бред? Только счастья в этом нет. Счастья нет, но, может быть, Стоит счастья — так любить. Париж. 1923 «Кругом поля и роща за рекою…» Кругом поля и роща за рекою, На много верст другого нет жилья, Над крышей только небо голубое А под ногами мягкая земля. Пред домом дуб, старей и выше дома; Три комнаты под низким чердаком; Такая тишина, что с дальнего парома Мне каждый окрик слышен и знаком. Проходят дни чредой однообразной, Без торопливой, хмурой суеты, И все мои заботы и соблазны В саду, где птицы, фрукты и цветы. А в непогоду, если ломит кости, По вечерам и в тихий час ночной Из шкапа книжного выходят гости И о своем беседуют со мной. Милы мне сказки о любви и славе, Но сказки не нарушат мой покой. Так счастлив я, что не могу представить Иную жизнь, счастливее такой. Но если б явью стали эти бредни, Как скоро наступил бы — знаю я — Тот день, когда б я жаждал, чтоб последним Он был из дней такого жития. Париж. 1923 |
