«Довольно праздных слов и суетных волнений…» Довольно праздных слов и суетных волнений, унылых подвигов, бесплодных сожалений, лукавых вымыслов, пленяющих умы: удела лучшего заслуживаем мы. Но как рабы, закованные в цепи, влача ярмо, позорное вдвойне, лишаемся по собственной вине раскинутых вкруг нас великолепий. Не видят очи, и не внемлет слух, в душе немой безрадостно потух очаг заглохший чуткого прозренья, и к тайнописи мирооткровенья волшебный ключ утратили сердца. И стоит ли вся мудрость мудреца, смиренье инока, искусство полководца, певцов прославленных нелживый дар — тех незаметных и безличных чар, чья прелесть тайная не мыслью познается? На что нам гордое сознанье первородства, на что привычка хмурого господства, наследье царское и царские права, когда кругом пленительно жива бесправная, безвластная природа, и мысли властные, и властные слова — лишь тучи легкие в лазури небосвода? Алтарь лелеемый, как памятник былого, собой самим развенчанный кумир — достойна жизнь, достойны мы иного: забвенья сладкого и погруженья в мир сосредоточенно-немого. «Каждым мигом очарован…»
Каждым мигом очарован, то безудержен, то скован сладкодумною тоской, бурь ища, влюблен в покой, зною радуясь и стуже, морю синему и луже пред крыльцом иль на дворе, розовеющей заре, полдню пышно золотому, проливающим истому утоляющим ночам, встречно блещущим очам, нежным взглядам, станам гибким, зазывающим улыбкам, — все объемля — глубь и высь, ширь и даль, — остановись! я шептал земным мгновеньям. Но настойчивым моленьям не внимало ни одно. Проносились дни и годы, и удачи и невзгоды, все, что людям суждено, что струею вечно пенной, заполняет кубок ценный, осушаемый до дна. Неповторны и текучи, как вода, любовь и тучи, пролетали времена. И безжалостно влекомый к грани чуждой и знакомой, я в отчаянье воззвал: «Кто б ты ни был, царь вселенной, гений добрый, дух надменный, Саваоф или Ваал, — клятвы страшной не нарушу: быстрый миг останови — миг восторга, миг любви — и тебе продать я душу, бог неведомый, готов». Пестрый мир был нем и светел, но душе моей без слов бог неведомый ответил: «Будет так, как хочешь ты. Нет бессмертной красоты, зримой смертными очами; рок царит и над богами; что живет — должно истлеть. Но тебе — запечатлеть каждый лик, на миг рожденный, в вечный образ претворенный, власть чудесную вручу в знак заклятого служенья». И сбылось. Горящ и тих, ожил мир в стихах моих тайным чудом воскресенья, завершенный, отраженный, пребывающий, как стих. И поет — а я молчу и себе не жду спасенья. «Стопою тяжко замедлённой…» Стопою тяжко замедлённой, задумчиво — настороже, мой разум бродит по меже, едва заметно углублённой. Разноличинны явь и сон, неразлучимы свет и тени. Но чужд восторгов и смятений, он шествует несоблазнен. Как все размеренно-законно в однообразной пестроте; земные вымыслы — и те блюдут порядок предрешенный. Лишь неуемная душа, не разгадав нехитрой тайны, твердит, что все необычайно и жизнь безумно хороша. То улыбается, то плачет, сама не зная — отчего, любя, коснется ли чего — и в тот же миг переиначит. Нельзя сердиться на нее, а увещаниям не внемлет и даже истину приемлет как достояние свое. И над межами, над мирами, пленяя взор, лаская слух, стопою легкою как пух скользит — и светится пред нами. За кем пойти? к кому пристать? как жизнь прожить: творя иль зная? и что прекрасней: быль земная иль то, что былью может стать? «Городом пустынным ночью проходить…» Городом пустынным ночью проходить, шорохи и тени, проходя, будить, слышать за собою гул своих шагов, ждать зловещей встречи и ночных врагов, вглядываться в звезды, думать о былом, знать, что ночь пустынна и за тем углом, быть ненужным миру, людям и земле, быть самим собою в тишине и мгле, телом утомленным совершая путь, разумом и волей на ходу вздремнуть, но следить забвенно, к цели не спеша, как из пут телесных восстает душа отблеском неверным, отзвуком глухим, незнакома людям, близким и чужим, и сквозь город сонный и укрытый тьмой вещую тревогу принести домой, уловить намеков неземную речь и в слова земные нежно их облечь. |
