«В окно бегущего вагона…» В окно бегущего вагона гляжу на встречный бег земли. В ее разрыхленное лоно еще посевы не легли. Омыта вешними ручьями и от стыда потупив взор, она, как жены пред мужьями, свой белый сбросила убор. И обнажаясь не впервые, уже предчувствует, что тут, где пали стрелы золотые, колосья желтые взойдут. Пред голубой опочивальней весь мир восторженно склонен. И лишь меня на пир венчальный не мчит грохочущий вагон. «Хочу я знать, свободна ль ты, родная…»
Хочу я знать, свободна ль ты, родная, безбрежная, бездонная земля, простершая от края и до края необозримые поля? И если ты от смерти к воскресенью единый путь проходишь каждый год, — покорна ль ты свободному влеченью, иль темный рок стремит тебя вперед? Когда весной, пушистый мех стряхая и тело жаркое бесстыдно обнажив, ты страсти ждешь, вакханка молодая, чужой ли прихотью подсказан твой порыв? Тебя молю, тебе одной поверю: раскрой мне тайну жизни и любви. Мы подошли к незримому преддверью: отдай мне ключ… иль имя назови. Чтоб верным быть решению простому, я должен знать, чьей правдой мы живем? гореть ли мне, как солнцу золотому, иль, как звезде, мерцать чужим огнем? «Свои мечты я перерос…» Свои мечты я перерос, свои надежды предвосхитил. И тихий ждет меня погост, моя последняя обитель. Над нею прежняя звезда то светит с лаской равнодушной, то угасает без следа все в том же тереме воздушном. И та же нежная лазурь над ней заботливо простерта, и в завыванье прежних бурь звучат, как прежде, вопли черта. Но неиспытанный покой я там изведаю впервые, когда с предсмертною тоской оставлю радости живые, когда любовь прозрачней льда в душе нетающей застынет, и мне изменит навсегда подруга, верная доныне. «Я не знаю, люблю ли действительность…» Я не знаю, люблю ли действительность, и на что с вожделеньем гляжу? Неусыпная, чуткая бдительность ждет ли зорь? сторожит ли межу? Все ль исчерпаны в жизни возможности? всю ли правду объемлют тела? иль мятежная жуть безнадежности не вотще мою душу сожгла? Но возок с изможденными клячами не мечта ль моя мчит за собой? Может быть, я слепец между зрячими? Может быть, только я не слепой? «Когда-нибудь над северной равниной…» Когда-нибудь над северной равниной, где сосны хмурые и чахлый чернозем, с улыбкой нежною и ласковой, как ныне, весна дохнет и светом и теплом. И лед от Ладоги до Финского залива, и бурый снег, таящийся во рву, в последний раз, враждебно и пугливо, блеснут и — обнажат и землю и Неву. Тогда впервые на моей могиле весенним солнцем озарится крест. Но не воскреснут изжитые были, ни голоса заласканных невест. Не вспомню я доигранного вальса. Но скорбь о том унес бы за порог, что не на все я в жизни отозвался, что много сил бессмысленно сберег. И каждый день молюсь все исступленней, чтоб за чертой исполненных времен я встретил смерть мечтой опустошенной, душою наг и телом изможден. Ночная стража Я не пророк и не учитель, не венценосный властелин. Вселенная — моя обитель, и во вселенной я — один. Я трупом не лежал в пустыне, и под крестом не изнемог. И никогда о блудном сыне не вспомнил и не вспомнит Бог. Он не раскрыл моим исканьям путей, неведомых земле, не выжег огненным лобзаньем морщин кровавых на челе. И не воззвал гремящим гласом к насторожившейся душе. И все тревожней с каждым часом я жду Его, но жду вотще. Не светоч истины поручен, не пламень подвига вручен тому, кто жизнью был измучен и навсегда в нее влюблен. И оттого, как сторож кроткий, брожу, склонен к чужому сну, и четким рокотом трещотки ночные призраки спугну. «Тщетно на землю легла паутина…» Тщетно на землю легла паутина гладко укатанных рельс. Знал ли тебя, паровая машина, мудрый мой брат Парацельс? Тщетно в пучине мятежной и жадной ожил стремительный винт. Брат мой Тезей, без клубка Ариадны страшно войти в лабиринт. Тщетно пропеллер возносит до неба суетность быстрых затей. Ты ли огня не похитил у Феба, дерзкий мой брат Прометей? Сблизились дали и в безднах бездонных с глубью сравнялася высь. Распятый брат мой, о вечно плененных тщетно, но жарко молись. |
