«То солнце, то ливень — и как убежденно…» То солнце, то ливень — и как убежденно. И блещет и хлещет — огонь и вода. Как будто так надо, как будто законно, и каждая смена пришла навсегда. И как это схоже с тоскою твоею, с тоскою мгновенной, с весельем на миг. Но к сердцу склоняясь, гадать я не смею про мост семицветный, что в небе возник. «Вчера мой кубок полон был до края…» Вчера мой кубок полон был до края кипящей радостью, как пенистым вином. Я расточал ее, играя, в земной любви, в безумии земном. Сегодня горькой, вяжущей тоскою наполнен он — и пью я и скорблю. Но бережливою рукою его подьемля, капли не пролью. Вчера была со мною ты, — а ныне я одиноко шествую в пустыне. «В душе тоска, но разум светел…» В душе тоска, но разум светел. Любовь моя! Страна моя! Одной не знал, другой не встретил, пока была весна в расцвете и путь лежал во все края. Теперь, пред совестью в ответе, скорблю, бессилья не тая. Что дам тебе, моя подруга, чья молодость не изжита? Избытку жизни нет досуга, и мудрость любящего друга, увы! — бескрылая мечта. И если предан я отчизне нежней, чем в пору юных дней, — есть радость скорбная и в тризне, но мне едва ли хватит жизни, чтоб долг исполнить перед ней. В чем долг любовный перед вами, постиг, кто сердцем искушен. Его не выразить словами, но над незримыми церквами о нем поет неслышный звон. Над тучами, над синевами вам светит то, чем я сожжен. Саломея Гадать о судьбах не умея, я кормчих звезд ищу во тьме: ты не царевна Саломэ и не Христова Саломея. Уста казненного лобзать? коснуться девственной Марии? Нет, на тебе иной стихии неизгладимая печать: ты внучка пышной Византии, душой в отца и сердцем в мать. Среди грузин — дитя Кавказа, родная нам средь русских сел, ты всем близка, кто в путь ушел к стране несбыточного сказа. И все, что долгие века трудясь и радуясь творили, в тебе пьянит, как на могиле благоухание цветка. Не вспять ведет твоя дорога, не о былом вещаешь ты, но с возрастающей тревогой впиваюсь я в твои черты. Как знать? Грядущему навстречу неся узорную мечту, могла б и ты любить Предтечу и первой подойти к Христу. Что сфинксу страшному отвечу? как узел рока расплету? Пред неразгаданным немея, я не царил и не погиб. Но, чтоб любимой быть, Эдип тебе не нужен, Саломея. «Родимая сторонушка…»
Родимая сторонушка, раздольная, могутная, безвольная, беспутная, до дна ли пьешь, до донушка, не чарами, а чанами, не мед и не вино? И вьется хмель туманами над душами, над странами, где зябко и темно. Чего ты вширь пустынею, на все четыре стороны, раскинулась, где вороны под купой бледно-синею накаркали, накаркают за бедами беду? Не чанами, а чаркою пила ты радость жаркую: не хуже и в аду. Служанка подъяремная, жена ли ты кабацкая, невеста — дева скромная, — какая-то дурацкая, нескладная, ненужная томит тебя нужда. И вечно безоружная бредешь тропою кружною неведомо куда. ……………………. «Когда полюбишь, не спеши…» Когда полюбишь, не спеши в слова облечь живое чувство: есть речь иная, речь души и бессловесное искусство. Не все, сокрытые от нас, сердца безмолвствующих немы: в иных творятся каждый час боговнушенные поэмы. Сверканье пестрое речей с гореньем длительным несхоже. Игриво плещущий ручей журчит всегда одно и то же. Плененный страстью соловей, стремясь достичь любовной цели, в сплетенье ласковых ветвей плетет, как вязь, все те же трели. И если вслушаешься ты, поймешь, склонясь ко всем молчаньям, что про любовь свою цветы поют немым благоуханьем. «Склоняя русую головку…» Склоняя русую головку и плечи узкие к столу, рукою бережной и ловкой ты водишь тонкую иглу. И вот, нанизан жемчуг ценный с живой и знойною корой. И будет кто-то во вселенной толпу пленять его игрой. А ты, как я, — работник скромный и не наполнивший сумы, — не разглядишь из кельи темной, кому, трудясь, служили мы. |
