С тобой, о Русь, свершая труд бесплодный
на ниве будничной, на ниве всенародной,
иль возложив на плечи тяжесть бранных дней,
все неразрывней и нежней
я связан скорбью безысходной.
Не то мы жнем, что сеяли впотьмах,
не то задумали, что наспех возводили,
не так мы веруем, как жили,
и в гроб кладем неискупленный прах.
И с той поры, как где-то на Востоке
неведомый Европе зародился быт,
твоей душой мятежной не избыт
какой-то грех исконный и жестокий.
Ни разу над судьбой не властвовала ты,
над случаем ни разу не царила;
как дикий конь, невзнузданная сила
топтать готова злаки и цветы;
и в глубине души горящее светило
не может даже в ней рассеять темноты.
Как древний богатырь, недвижна и покорна,
ты чуда ждешь, чтоб подвиги свершать,
не думая о том, что чудо неповторно
и лишь на тех, кто волей жив упорной
и долгу верен — Божья благодать.
Сама собой ты править не умела,
и не стремясь на свет из темного угла,
ты власть чужую рабски приняла,
как тяжкое ярмо, что принижает тело.
Но мудростью и светлою и смелой
не озарив ее, за нею не пошла.
И вот теперь, в тревожный час невзгоды
пред тайною бичующей судьбы,
когда вопрос: — достойна ль ты свободы? —
тебя нежданно вздернул на дыбы,
чей грех клеймишь? чье преступленье судишь?
какую казнь измыслишь? и кому?
и если все сметешь, — скажи: что строить будешь,
о ты, которая и этот час забудешь,
не научившись ничему?
Пойми, пойми, что всякий грех простится,
что всем преступникам пощада может быть,
и лишь тому, кто истины страшится,
кто знает цель и к цели не стремится,
судьбы карающей вовеки не избыть.
Не грех чужой мы ныне искупаем,
и наступил расплаты грозный час
не с теми, кто без нас и не для нас
веками властвовал над угнетенным краем.
Но общий грех и в их грехе признаем,
пока последний луч спасенья не угас.
Словами жгучими, как боль моя, молюся
за всех, чьи помыслы к тебе вознесены,
чтоб в жуткий час кровавого искуса
нам не забыть былой своей вины.
И если казнь, — да будут казнь Исуса
и смерть воскресная России суждены.
