Кто-то стукнул калиткой.

– Убирай, идут! – проговорил Степан.

Стешка дрогнула. Груша засуетилась. Но не успела она и блюдо снести в чулан, как заскрипела, отворилась дверь и вместе с клубами морозного тумана в избу вошли сватья. Впереди всех Маркел Быков – брат Клуни, за Маркелом двоюродный брат Яшки – Петька Кудеяров, его жена Анчурка Кудеярова, потом бабы, старухи.

– Здорово живете! – чуть впригнус заговорил Маркел, сдирая с широкой бороды и усов сосульки. – Принимать будете?

– Не с плохим пришли? Если так, то здорово, Маркел Петрович! – чуть-чуть смеясь, ответил Огнев, зная, что Маркелу Быкову сватовство такое не по нутру и уж если он пришел, то пришел, видимо, по настоянию Клуни и Яшки.

– Согласны, не с плохим. Этак, что ль? – Маркел повернулся к своим. – Байте… Не с плохим, стало быть?

– Не с плохим, так проходите, – вмешалась Груша. – Будьте гостями дорогими.

Тронулись в переднюю комнату. В избе запахло овчинами, обдало принесенным с улицы морозцем. Стешка юркнула от окна за голландскую печку, а мать внесла лампу. От лампы по стенам забегали тени, зашумели, скрываясь в трещины, тараканы.

Гости расселись. Маркел и остроносая Елена Спирина сели под матицу, и этим уже сказано было, зачем пришли.

Тогда по улицам застучали калитки, заскрипели в крестьянских избах двери, и вскоре в избу Степана натолкались сваты со стороны Стешки. Пришел брат Груши – печник, забулдыга Егор Куваев, с женой, Николай Пырякин, Катя, пришли матушка с батюшкой. Стешка матушке доводится крестницей. Последним в избу вошел дедушка Катай – он крестный отец и крестницу без своего ведома запретил выдавать замуж, а когда узнал, что Стешку сватает Яшка Чухляв, он, несмотря ни на какие уговоры домашних, ушел к Огневым.

– Мы ща повоюем, – говорил он, напяливая полушубок.

Вновь расселись. Поп Харлампий сел ближе к печке, тряхнув маленькой косенкой, матушка – рядом, поджала губы сковородником.

– Та-а-а-ак, стало быть, – разгладив бороду, начал Маркел, – начинать, стало быть? Как начинать-то? Дело такое – не частое. Ну, так, стало быть, у вас товар… у нас…

– Это старо… отошло, – вмешался Николай Пырякин.

– А-а-а, – Маркел встрепенулся. – Ну, стало быть, по декреции начнем… И это могем… Не знай, какая девчонка? Ну-ка, толкните ее легонько.

– А жениха? Жениха давайте! – вмешалась Катя и покраснела от непривычного дела.

– Жених нам доверие дал.

– Дайте уполномоченного.

– Та-а-ак. Мы и есть уполномоченные. – Маркел Быков погладил бородку. – Кладку-то с вас, что ль, брать?

– Ой! – вскричала матушка. – Чай, с вас… заведено.

– Старинку-то надо забывать, – протянул Маркел, все так же улыбаясь. – Это в старинку велось – с жениха брать, а теперь надо какой-то переворот сделать.

Сватья засмеялись. Переворот и тут хочет Маркел Быков-устраивать… Ну, башка!..

– Как же, – продолжал Маркел, – чай, она за человека идет.

– Ну, Степан, – матушка толкнула Огнева. – Чего же ты?

– Валяйте. Я вот… Да ведь у нас главный-то дедушка Вавил, вот он пускай, – Степан положил обе ладони на плечи Катаю.

– Ну, ладно, – вступил Катай. – Давайте счеты.

– Счеты-то не знай что скажут, – запротестовал Маркел. – Ты вот что: допрежь от невесты приданое какое?

Дедушка Катай некоторое время думал, потом посмотрел на Грушу, Степана. Груша встрепенулась, заговорила:

– Все ее будет!

– Не-ет, – загалдели сваты, – товар налицо.

– Это там мало ли что будет…

– А может, и не будет…

– Просите, просите, сватья!

– Ладно, – пошептавшись с Грушей, прервал галдеж Катай. – Зеркало.

– Принимай, – Маркел загнул на руке палец и стал серьезен, даже суров, словно продавал на базаре свою лошадь.

– Платьев пять, – продолжал Катай.

– Принимай, – и Маркел загнул другой палец.

– Ну, стол, шестерку стульев, одеялку сатинетову, постилку, наволочков две.

– Прибор серебряный, часы золотые, – вставил печник Куваев, и все расхохотались.

– Хорошо, – согласился Катай, – принимай, только с вас тыщу целковых.

– Чтоб перина пуховая! Чтоб… – и голос Куваева утонул в общем хохоте.

– А ты не каламбурь, – вступилась матушка. – Маркел! Дело-то такое, а они все смешки…

– Э-э-э-э-э, матушка, – тем же шутливым тоном ответил Маркел. – До нас, чай, у них дело сделано, нам смеяться осталось.

– Ну, а с вас-то? – начал Катай, когда смех замолк. – Занавески, – и щелкнул на счетах.

– Да зачем вам занавески? Экую привычку взяли, – загнусил Маркел.

– А вам стулья зачем?!

– Эх, меня чтой-то пот пробил. – Маркел стянул с себя шубу. – Действуйте, сватья, с нас ведь начинают… Хоть бы одну серебряную ложку с невесты.

– Есть одна кособокая, – смеясь, ответила Груша.

– Тулуп невесте, – сказала матушка.

– Принимай? – Маркел обвел своих глазами.

– По времени, – согласился Петька Кудеяров, раздувая ноздри. – Когда, значит, овчины найдутся. Воля такая Егора Степаныча.

– Пятьдесят целковых, – дедушка Катай щелкал на счетах, – гамаши с калошами, одежонку, вина ведро, самогону… – он посмотрел на Огнева, – четыре ведра.

– Эка выпалил! Это ты, пожалуй, счеты-то назад отдай. – Маркел покрутил головой и горестно вздохнул, как будто все это требовали из его кармана. – Они, счеты-то, не знай что скажут.

– Ну, а вы-то, вы-то? – Егор Куваев уперся руками в стол и налился упрямством. – Ваше слово?

Пошептались, переглянулись.

Маркел о чем-то переговорил со своими, поднялся:

– Ну, теперь слушайте мою тихтовку: тулуп принимай, по времени, стало быть, двадцать пять целковых принимай, ботинки с калошами принимай, занавески и все такое там принимай… за вином в Никольское надо ехать – далеко и дорого, а самогону сами наварите.

– Да где ему самому наварить – Степану?… Ему, чай, нельзя…

Заговорили все разом. Заговорили так, как будто спугнул кто-то кур в ночное время с нашеста. А в этом кудахтанье голос Маркела:

– Вы вот что… я ответ держу: чай, товарищ-то Ленин… Степан Харитонович, слушай-ка, а то забился… – чай, товарищ Ленин не велел обдирать, по-божески советовал. А ты, Степан Харитонович, подсчитай – на полтораста целковых тянешь… Мы на сотню соглашаемся… Торговались долго, упорно, до поту. Потом Маркел поднялся, направился к двери. За ним поднялись и другие.

– У-йдут! – прошептала Стешка.

…За окном у двора сватья держали совет, в общем гвалте впригнус гудел Маркел Быков. А в избе около матушки сгрудились сватья от невесты.

– Не уступать, – трещала матушка, – не уступать. Они вон сколько ржи-то в нонешнем году намолотили – шестьсот пудов. Ты чего, Степан, молчишь?

– Да что? Чудно чего-то… у нас она одна, у Егора Степановича сын один, а мы торгуемся, сколько из одного нашего кармана в другой наш же переложить. Сто ли, двести ли – все ведь у них, у двоих, будет.

– Ну, это ты зря, – осуждающе произнесла матушка. – Зрятину городишь.

– Ну, зря, так валяйте, я на все согласен.

– Тятя, – зашептала Стешка. – Тятенька, хороший-то какой!

– Во-от где носила, – Груша вдруг сморщилась и показала ниже грудной клетки, – вымучила, а теперь…

– Ну, мила моя, – Катай развел руками, – до седых волос около себя держать не будешь… На то и родим, чтобы выдавать да женить…

Долго сговаривались, смолкали, садились, потом вновь поднимались, толпились около матушки, слушая ее советы.

Дверь взвизгнула – снова вошли сватья и расселись по старым местам.

– Ну! Проветрило? – засмеялся Николай Пырякин.

– Проветрило, – ответил сумрачно Маркел. – Малость проветрило, одумались. Многовато мы тут нахлопали вам… Все принимам, сказанное с нашей стороны, а тулуп долой… Ни к чему тулуп.

– Ну, это вы, – Катай взъерепенился, – впопятку. Так это и мы сначала? Сто целковых.

Тени забегали по бревенчатым стенам, под потолком забился гам, в гаме потонул голос Маркела:

– В какую семью-то идет! Ведь в семью-то… Это ей клад.