На «Брусках» около кургузых березок, на лбине обрыва сидели Яшка Чухляв и Жарков. Внизу, под обрывом, покачиваясь в солнечной колыбели, расхлестнулась Волга, а за березками артельщики ковыряли залог.

– Ну, так вот, – теребя кепку, говорил Жарков, – растратчики мы. Время свое мотаем направо и налево, словно пропойцы. Вот ты, к примеру, парень еще молодой, много в тебе сил, а живешь, слышал, шарлатанишь.

Жарков оборвал: в зелени березок показались упругие голые девичьи ноги. Он некоторое время смотрел, как они мелькали в кустарнике, потом березняк дрогнул, и на лбину, чуть в сторонке, вышла Стешка. Ветер трепал на ней короткую юбку, а синяя полинялая кофточка плотно облегала спину и грудь. Было видно, что Стешка давно выросла из этой кофточки: рукав кофточки лопнул и оголил часть плеча.

«Сколько здоровья в этой девушке», – подумал Жарков и залюбовался тем, как быстро и умело Стешка мыла ведерко для варева.

– Чья это?

– Кто? – Яшка оторвался от дум.

– Вон та девушка?

– А-а-а, Стешка-то? Огнева, дочь Степана.

Перед Жарковым всплыли сухие, с поблекшими лицами женщины большого города… Они всегда казались ему сухими, с поблекшими лицами… Он невольно вспомнил свою жену – короткую, согнутую и вечно куда-то бегущую с кипой бумаг под мышкой… И глаза заволокло дымкой.

– Фу… Фу!.. – фыркнул он и, чтоб отогнать всякие сравнения, заговорил: – Тебе надо ехать учиться, Яша. чего тут небо коптишь?

Батюшки! – Стешка всплеснула руками. – Глядите-ка! Яша, гляди-ка, отец-то!

Прямо на «Бруски», перескакивая через рытвины, мчалась гнедуха. Вслед за ней, обливаясь потом, с перекинутой через плечо портянкой, бежал Егор Степанович.

Яшка кинулся к гнедухе.

– Стой! Стой! – Огнев остановил. – Стой! Яша, стой! Поглядим, как батя твой ловить будет!

– Ну-ну, Егор Степанович, – из-за куста вышел Николай Пырякин, – знаток ты в этом деле… меня укорял…

– Чего стоишь? – закричал на Яшку Егор Степанович. – Аль чужая лошадь? Лови!

– Лови? Чай, не я упустил.

– Пес! – буркнул Егор Степанович и пошел на гнедуху, заходя сбоку.

– Яшка, слови, – шепнула Стешка. – Гляди, у него глаза выскочат.

– Ну, слови!.. Поглядим…

– Злой ты, – Стешка улыбнулась.

– Не злой.

– Стой, стой, милка, голубка, стой – бормотал Егор Степанович. – Просмеетесь. Я хоть лошадь ловлю, есть чего ловить, а вы – блох только. Это вам и ловить по башкам вашим…

Гнедуха перешла на другую сторону ложбины, потом дрогнула, вскинула ноги и перебежала в березняк.

– Э-э-э-э! – Огнев засмеялся. – Мы хоть блох – и то разом ловим… А ты вот!

Егор Степанович долго бегал за гнедухой – из березняка в ложбинку, из ложбинки на пахоту, с пахоты опять в ложбинку и опять в березняк. Раз гнедуха подошла совсем вплотную к корове Николая. Николаю стоило бы только протянуть руку и уцепиться за постромку…

– Лови! Лови! Чего дуришь? – сердито вырвалось у Егора Степановича.

– Ступай! Ступай! – и Николай пнул гнедуху в бок.

Артельщики засмеялись, а Давыдка Панов, расставя кривые ноги, раздельно сказал:

– Судьбу свою ловишь! Вот поймай-ка, Егор Степанович!

У Егора Степановича ныли ноги, от пыли пересохло в горле. Поднималась обида на лошадь, на Яшку, на голяков, на себя.

«Лучше бы не бегать, пускай бы домой прибежала, а то сраму подлил… Эх, ты, милая голова», – думал он, растерянно глядя на Стешку.

– Ну, что вы над ним мудруете? – И Стешка левой рукой вцепилась гнедухе в гриву. – Стой, ты! Ишь ты, бездомная!

Гнедуха рванулась, потом сунулась мордой в Стешкино плечо, почесала губу.

– На! Возьми, Егор Степанович!

– Бери. Да наперед про блох-то болтай поменьше, – проговорил Огнев.

– На блохах-то и тебе доведется поучиться, – засмеялся Николай.

– Егор Степанович, а судьбу-то тебе ведь Стешка словила… Ты это припомни, – Давыдка похлопал Чухлява по плечу и глянул в сторону Яшки и Стешки.

Егор Степанович долго лежал на загоне под телегой, смотрел, как пахари ходили бороздами, как ежилась гнедуха от укусов слепней, и сгорал от обиды.

И только совсем поздно вечером он впряг лошадок и подкатил к своему двору. Поставил лошадей на сухую солому, со зла хотел пнуть гнедуху, но только пригрозил продать ее немедленно и вошел в избу.

В избе его поджидал Илья Максимович. После беседы с Жарковым Плакущев окончательно решил столкнуть с поста председателя Федунова и подобрать такого, «чтоб за нас тянул – послушного».

Об этом он советовался с Никитой Гурьяновым, с его племяшом Кириллом Ждаркиным. Решив посоветоваться с Кириллом, он направился прямо к нему на Гнилое болото и еще издали, сжав ладонями свою большую голову, одобрительно закричал:

– Батюшки! Труды-то какие кладешь, Кирилл Сенафонтыч. Вот какой породы народ советский, оказывается, есть. А я, признаться, думал – калякать вы только мастера да щи лопать. А тут! Эх, наворочал!.. Эх, ежели бы так все взялись! И возьмутся, шут тебя дери, – добавил он тише. – Поглядят вот на тебя и ментом все болото – в золотое дно.

Этим Илья Максимович сразу попал в точку.

– Да, трудов тут много, – заговорил Кирилл, протягивая руку Плакущеву, но, заметя, что она в грязи, отнял ее за спину.

– Ты давай, – Плакущев с восхищением сжал в своей ладони его грязную руку. – Вот союз землей давай учиним, – и второй рукой размазал грязь на узле сжатых рук. – Землицей бы нас с тобой закрепить.

И здесь, на Гнилом болоте, Плакущев победил Кирилла… Кирилл говорил о переустройстве деревни и о том, что Плакущеву надо забыть про старое – не серчать, а силу свою и голову отдать народу. Плакущев со всем этим соглашался, расспрашивал Кирилла, стукал себя грязным кулаком по высокому лбу, удивлялся, а Кириллу казалось, что Илья Максимович целиком переходит на его сторону, и он думал:

«Вот Огнев говорил… А тут – вишь, всяк ведь человек добра себе хочет, только травить людей не надо».

Эту мысль он высказал Плакущеву.

«Младенец еще», – подумал Плакущев, но тут же прицепил свое:

– Людей травит не власть. Ты гляди – чего может сделать Федунов?… Он даже со своим дедушкой сроду по-доброму не жил, а теперь народом управлять ему доверили… Вот тебе бы головой села!

Кирилл от председательствования отказался – он с земли начнет, но на смену Федунова согласился.

Потом Илья Максимович говорил со своей родней, об этом же деле пришел перекинуться и с Егором Степановичем.

«Видно, еще не знает про беду мою, – выслушав его, подумал Егор Степанович: – Не знает, что теперь я смехом служу на селе», – и сморщился, раздраженно задребезжал:

– Ты опять за это? Раз уж голову было сорвали…

Лишиться головы – минутное дело…

– Ты не кипятись, – тихо говорил Плакущев. – Ты же сам баил – под решеткой-то орел лежит… Вот теперь – непременный орел…

– Я супротив этой канители. Не к чему нам лезть туда. Надо так – сторонкой… Вот двоих я сманил от Огнева, теперь Давыдку Панова сманить бы… У него, я слыхал, муки-то, что ягод на дубу. Вот и посулить… А там и Огнев сбежит… Я так мекаю, Илья Максимович. А туда нам и нос совать не след – дело это чужое…

– Ты кротом все хочешь? Рой! Это делу не мешает. А и то: своего председателя поставим, мигнем – и голоса наши. Понимаешь, тут штука какая могет быть? Дунул – и с «Брусков» их метлой. А то налог такой накатим – штаны доведется с молотка. Вот кого только? Шлёнку – дело подходит, с одной стороны. Да в рот больно глядит… Вот тут и подумай…

– Нет, меня ты в это дело не тискай. Шлёнку только не трожь… Нужен мне. А в беде если – помогу…

Тогда Илья Максимович в одиночку повел линию. Он, сутулясь, ходил по избам, присаживался по вечерам к мужикам у завалинок, говорил о том, о сем, потом осторожно вставлял словечко о Федунове, и вскоре в Кривой улице покатился говор, что Федунова непременно надо сменить. Почему? Да хоть бы и потому: давно сидит, и вообще – может, что и переменится, может, и другим светом день глянет. Старательно за это дело взялись братья Гурьяновы, охранник вод Петр Кульков из Полдомасова и Кирилл Ждаркин.