«Так это сколько молока мы на них переведём?» - волновался Сакуров, имея в виду себестоимость будущей свинины. Дело в том, что отруби они с Жоркой купили левые, по бросовой цене, поэтому могли рассчитывать на рентабельность предприятия, однако стоимость молока к предполагаемой рентабельности не имела никакого отношения.

 «Не ссы, братан, - утешал Сакурова контуженный сосед, - молоко будем изымать из обращения постепенно, а пока без него не обойтись…»

 «Почему?» - спрашивал наивный Сакуров. Нет, он видел свиней и в Грузии, но там были какие-то игрушечные свиньи, которые бегали по сельской местности, как собаки, и питались, чем придётся. Российские свиньи привыкли вести исключительно оседлый образ жизни и питаться основательно. Ну, и вырастали они, не в пример грузинским, раз в пять больше.

 «Потому что перед продажей поросят на рынке всякий заботливый хозяин старательно подкармливает их молоком, - терпеливо объяснял Жорка. – Ну, чтобы выглядели товарно и вели себя прилично: не визжали и не жрали то, в чём их привезли на рынок…»

 «По-ня-а-тно», - бормотал Сакуров. Он, как заведённый, бегал от плиты к сараю, от сарая к плите, от крыльца к колодцу и так далее. Кошки, притараненные Варфаламеевым и подкормленные парным мясом, со двора не уходили, и мыши, избалованные попустительством Сакуровского кота, стали прикидывать о перемене места жительства.

 А ещё Сакуров убедился в Жоркиной правоте о ценах на коз. То есть, заскочив на базар за какой-то (помимо парного мяса для себя и Врфаламеевских кошек) надобностью, Константин Матвеевич не поленился прицениться к малогабаритному скоту. И оказалось, что Мишкин сосед впарил Сакурову свою козу по цене выставочного раритета. Данный раритет вёл себя смирно, давал по полтора литра молока ежедневно и кот козой был весьма доволен. Сакуров же, лишний раз убедившись в Мишкиной гнусности, гадал о дальнейших подлостях, которые ему готовила подсунутая им коза.

 Во-первых, он никак не мог понять, почему коза, ни разу не разродившись козьим отпрыском, таки давала молоко?

 Во-вторых, проезжавшие как-то раз по деревне на грузовике селяне из Лопатино, увидев высунувшегося из избы Сакурова, стали дружно хохотать и наперебой спрашивать, не понесла ли его благоприобретённая коза?

 Обозлённый Сакуров послал весь грузовик подальше, а в ответ услышал усилившийся хохот, затихающий по мере удаления транспортного средства. На шум вышел Жорка, они с Константином Матвеевичем перекурили, и бывший интернационалист посоветовал соседу впредь не посылать незнакомых людей всем составом (или вместе с перевозимым их транспортом) подальше.

 «Это ещё почему?» - огрызнулся Сакуров.

 «По кочану, - популярно ответил Жорка. – Вообще, веди себя прилично».

 Сакуров хотел огрызнуться вторично, но не стал.

 «Чёрт его этого Жорку знает, - подумал он. – То у него все козлы, то он меня обвиняет в неподобающем поведении по отношению к данным козлам. Хотя, что с него взять: ведь Жорка стопроцентный русак…»

 В этом месте своих размышлений Константин Матвеевич поймал себя на первом проявлении русофобства.

 «Надо же», - только и подумал он тогда и сильно устыдился, потому что если он и был наполовину нерусский, то ко второй своей половине он относился не настолько патриотично, чтобы с высоты данной половины свысока поплёвывать на половину его коренного местожительства. Да что там патриотично. Если честно, то Сакуров недолюбливал японцев за их чрезмерную привязанность к Курилам и южной половине Сахалина. И за их чрезмерную любовь к американцам, которые японцев сначала двумя атомными бомбами вот как уделали, а потом стали их лучшими друзьями.

 В общем, Сакуров тогда слегка запутался: с одной стороны первое проявление русофобства, с другой – неприязнь к японцам. С первой стороны превалировали реформы доморощенных российских демократов, гнусные выходки Мишки, подлые поползновения Мироныча и «родственное» отношение родного дядьки. С другой – маячила советская идеология, обвинявшая японцев во всех тяжких. Хотя, если разобраться, то хрен их, Курил, знает: чьи они на самом деле? А что касается до дружбы с американцами, то уж лучше с ними, чем с СССР. Потому что от дружбы с СССР можно стать дармоедами вроде кубинцев, но не высокотехнологичными японцами. К тому же ещё неизвестно, кому больше повезло, что японцы отказались дружить с глупыми советами – советам или японцам? Ведь если бы на шею глупым советам присели ещё и японцы, то…

 «Ты чё пригорюнился?» - прервал Сакуровские размышления Жорка таким беспечным тоном, словно минуту назад и не собирался поучать соседа.

 «Да так», - отмахнулся Константин Матвеевич.

 «Гони бабки, - велел Жорка. – Завтра я отваливаю в столицу. А после послезавтра, если всё будет нормально, пригоню тачку».

 «Это как ты её пригонишь?» - удивился Сакуров.

 «Молча, - успокоил соседа Жорка. – У меня права ещё до армии были, а чтобы менты не приставали, надену протез. Ферштейн?»

 «У тебя права с нужной категорией?» – уточнил Сакуров.

 «Далась тебе эта категория? – ухмыльнулся Жорка. – Если менты меня остановят и обнаружат, что я веду автобус одной левой…»

 «Тогда на хрена тебе права?» - удивился Сакуров.

 «На всякий пожарный», - чисто по-русски объяснил Жорка, а не чисто русский Сакуров так и не понял, о каком пожарном случае речь, если а) тебя тормозят менты б) требуют предъявить права в) не находят в них соответствующей категории и г) обнаруживают, что нарушитель ведёт автобус с помощью одной руки, потому что протез у него только для красоты?

 Жорка не подкачал и пригнал, как и обещал, микроавтобус «Фольксваген» в назначенный им самим срок. Прибыл Жорка после полудня. Осень всё ещё приказывала долго жить, и слякоть не проходила. Въехав по раскисшей дороге в деревню юзом, Жорка надавил клаксон и, выписывая по осенней грязт замысловатую синусоиду, так и катился до своей избы. На звук клаксона выскочили Варфаламеев, Виталий Иваныч и Гриша. Гриша уже отправил супругу на станцию, где они с ней зимовали, но сам ещё торчал в деревне.

 Позже, услышав звук клаксона, на крыльцо выскочил Сакуров.

 - Ну, слава Богу! – истово перекрестился он и соскочил с крыльца, присоединяясь к односельчанам, которые поспешали за микроавтобусом. Варфаламеев бежал впереди всех, Гриша и Виталий Иваныч следовали чуть поодаль.

 - Здорово, деревня! – заорал Жорка, остановив микроавтобус возле своей избы и вылезая из кабины.

 - Жорка, родной! – запричитал Варфаламеев, припадая к односельчанину небритой щекой.

 - Ты не пьяный? – вместо приветствия подозрительно спросил Сакуров.

 - Трезвый, как иудей, которому не наливают! – весело сообщил Жорка.

 - Ну, это дело надо обмыть, - солидно сказал Виталий Иваныч.

 - Да, такое дело без этого никак, - поддержал его Гриша.

 Обмывали до упада. Жорка с Сакуровым воздержались, а вот Гриша, Варфаламеев и даже Виталий Иваныч оторвались по полной программе. Затем к обмывающим присоединился невесть откуда взявшийся военный. После военного оттуда же взялся Мироныч. Первым делом он треснул штрафную, о которой напомнил сам, затем обругал военного халявщиком, а потом потребовал погашения задолженности. На что Жорка покладисто достал из внутреннего кармана куртки пять зелёных пачек и вручил их старому мерзавцу.

 - Это… что? – не поверил своим подслеповатым глазам Мироныч.

 - Пятьсот баков, - небрежно сказал Жорка. – Извини, что по доллару, но зато все в банковских упаковках. Видал?

 - Ух, ты! – слегка и одновременно протрезвели военный, Гриша и Виталий Иваныч. Варфаламеев в это время прикидывал, чего бы такого из Басё в собственном переводе зачитать честной компании.

 - В банковских, говорите, - засопел Мироныч, вскрывая обёртку на первой пачке, - это чтобы я вам поверил на слово, будто в каждой пачке по сто долларов… Я уж, с вашего позволения, пересчитаю…

 - Считай на здоровье, а мы пока выпьем, - ухмыльнулся Жорка, но пить, разумеется, не стал. Они с Сакуровым сидели рядком, баловались кофеем и закусывали, чем Бог послал. Вернее, тем, что привёз Жорка из столицы. А привёз он изрядно.