«Ну и дела, - удручённо вздыхал бедный честный труженик Сакуров, наконец-то прояснив истинную сущность истинных русских интеллигентов, - а я-то дурак, уши развесил. А они… А они, вместо того, чтобы сообща или хотя бы дружной группой хотя бы в три  человека словесно навалять Познеру, тут полной муднёй занимаются… Но чего я удивляюсь? Не была бы наша интеллигенция такой склочно бестолковой (119), не верховодил бы сейчас тут Познер…»

 Да, Познера Константин Матвеевич не уважал. Его не уважал и Жорка. А недавно бывший интернационалист рассказал про данного навозного жука, что он из семьи белоэмигранта. Сначала маленький Вова жил в Париже, потом, когда на Париж поехали немецко-фашистские захватчики, Вова с семьёй уехал в США. А потом – аккурат пришла пора получать высшее образование – вернулся якобы на родину. На родине – в Москве – Вова бесплатно кончил биолого-почвенный факультет МГУ, а затем пошёл работать секретарём к Самуилу Маршаку, потому что биологией и какой-то сраной почвой ему заниматься не хотелось.

 В общем, жил Вова Познер в советские времена ещё лучше, чем некоторые передовые лесорубы, занимался неутомительной журналистикой, пописывал опусы, ездил на казённый счёт по заграницам, фарцевал капроновыми колготками и многоразовыми презервативами, а теперь сидел в ящике и при любом удобном случае ругал советскую власть. А недавно совершенно недвусмысленно прошёлся по русскому языку. То есть, ясно намекнул на его, русского языка, убожество. Сакуров лично слышал и чуть не упал со стула. Дело, в общем, было так. Познер вёл какую-то передачу, предусматривающую присутствие некоего числа статистов. Данные статисты сидели в студии напротив Познера и имели право поддакивать ему или очень умеренно оппонировать. Зато Познер, как всегда, имел право говорить всё, что ему заблагорассудится. Вот он говорил-говорил и договорился до какой-то пословицы. На этом интересном месте умный выпускник советского почвенного вуза изобразил на своём якобы породистом лице мерзкую гримасу и презрительно заявил, что озвучивает он данную пословицу по-русски только потому, что аудитория у него русская, хотя по-английски данная пословица звучит гораздо изящней и много осмысленней.

 «Ну, ни хрена себе!» - ахнул тогда Сакуров и чуть не упал со стула. Вообще-то, был Константин Матвеевич несколько тугодум, но в тот раз он моментально понял намёк. Константин Матвеевич также быстро прочувствовал всю подлость намёка. Но ещё большую подлость он прочувствовал тогда, когда внутренняя аудитория, около полусотни харь разного пола самого славянского толка по ту сторону экрана, принялась угодливо хихикать в ответ на высказывание телеведущего. И это вместо того, что намять ему бока и отправить туда, где новорусский Макар делает из собачьей вырезки телячьи отбивные. В общем, на новую русскую помойку, где собак видимо-невидимо.

 После этого случая Сакуров стал пропускать телепередачи с Познером. Потом он стал пропускать передачи с Черкизовым. Потом забил на Сванидзе. Затем понял, что смотреть ничего, кроме художественных фильмов и спортивных передач, не стоит. Однако и художественные фильмы, и спортивные передачи изобиловали таким количеством рекламы, что от них начинала болеть голова. И, чтобы совершенно не свихнуться от непромокаемых подгузников или собачьего корма, Константин Матвеевич придумал делать во время просмотра телевизора те или иные мелкие домашние дела. Например, убираться. Смотришь, скажем, художественный ужастик типа «Крик», а между делом подметаешь избу. И, пока после первой зарезанной жертвы на экране плясал и пел какой-то домашний ансамбль, рекламируя супчик «Маги», Сакуров аккурат успевал вымести сор из одной комнаты. Потом он смотрел, как с жуткими воплями погибала вторая жертва и, не дожидаясь, когда начнут петь и плясать рекламу акционерного общества «МММ», Константин Матвеевич разделывался с кухней. Потом он протирал пыль, замешивал тесто для оладий и так далее.

 «Что бы я делал без рекламы?» – иногда ловил себя на мысли бывший морской штурман, успевая за один вечер посмотреть два фильма, один хоккей и переделать при этом кучу полезных домашних дел вплоть до глажки выездной рубашки и мытья посуды.

 А ещё Сакуров не пропускал новости. Потому что новые русские новости были почище всяких ужастиков. Так он узнавал о кровавых событиях на Кавказе, заказных убийствах, первых миллиардах, заработанных первыми российскими олигархами. Потом кокнули Листьева (120) и вся деревня, начиная с Семёныча, горько скорбела. Один Жорка не выказал никакого уважения к смерти мэтра современного российского телевидения, выросшего из перестроечного комментатора в процветающего телемагната. Вернее, в начинающего процветать начинающего телемагната. Потому что в своём процветании Листьев фатально столкнулся с такими монстрами, как Хрюша, Каркуша и облезлый от старости заяц Степашка (121).

 «А что? – потешался Жорка над убивающимся Семёнычем. – Ведь ясно, как божий день, что твоего обожаемого борца за правду Владика завалили по заказу тёти Вали (122), потому что твой обожаемый Владик хотел всё телевидение пересобачить по образцу тупых ток-шоу типа «Поле чудес», «Угадай мелодию» или «Сам себе режиссёр», не оставив места ни для Хрюши с Каркушей, ни для паразита Сенкевича (123), ни для даже сельского часа с музыкальным киоском. Что – нет?»

 «Сам ты тупой! – вопил Семёныч. – Да эта «Поле чудес» самая ин-кти…линкти…тувальная передача после «Играй, гармонь совершенно секретно» (124)! Ведь тут не только в ящик пялишься, а думаешь постоянно, угадывая слова, чтобы дойти до финала!»

 Сам Семёныч уже угадал два слова из десяти передач, очень этим гордился и хотел даже составить кроссворд, чтобы послать его Листьеву на конкурс, после чего Семёныч мог попасть на ток-шоу. Однако составление кроссворда дальше слова «окурок» и словарной статьи «часть сигареты» не двигалось, потому что Семёнычу постоянно мешали дура Петровна, гадские соседи и почти не прекращающееся пьянство.

 «Нет, это я тупой? – веселился Жорка. – Тогда какого хрена ты меня уже раз пять просил кроссворд составить?»

 «Так ты же не составил! – надрывался Семёныч. – А дорогого Владика пришили не какие-то Хрюша с Каркушей, а по указке самого Березовского, про которого Владик вот какую правду-матку собирался резать!»

 «Какая там правда-матка, – солидно возражал подошедший к односельчанам Виталий Иванович, – всё дело в первом канале и деньгах за рекламу, которые Березовский не захотел делить с Листьевым».

 «Да, жить чем дальше – тем веселей, потому что кругом полная свобода слова, торжество плюрализма мнений и налицо повышение криминально-политической грамотности населения», – думал Сакуров, наскоро прощался с соседями и бежал смотреть вечерние новости, планируя узнать об очередном этапе переговоров формата Гор – Черномырдин (125), а в перерывах на рекламу – а какие могут быть горячие российские новости без рекламы дамских прокладок или бульонных кубиков? – покормить скотину, затопить печь и  починить электроплитку.

 «Костя, ты самогон ещё не гнал? – кричал вдогон Семёныч. – А то…»

 «Спасибо, я как-нибудь сам!» – отмахивался Константин Матвеевич. 

 Потом наступила зима. Снегу наваляло так, что глазам становилось больно на него смотреть. С наступлением зимы Сакуров решил реализовать новую партию поросят. Реализовав, он нарвался на скандал с участием Мироныча, снова обойдённого в части облюбованных им свиных частей ещё при их жизни. Потом была грандиозная пьянка по случаю реализации, во время которой Мироныч продолжал скандалить, а Варфаламеев сочинил новое хокку типа:

 «Бутылка сакэ

 Не повредит голове.

 Вредно вообще не пить…» (126)

 Потом Сакуров завалил две ракиты, каждая в три обхвата, и распилил их на дрова. А так как сырые дрова плохо горели, то, пока они сохли в сарае, Константин Матвеевич ходил в посадку за сушняком. По неопытности он тащил их посадок всё подряд, и не всегда получалось так, что печь полыхала жаром.