Другие односельчане тоже стали вспоминать разные случаи с утопленниками, русалками, водяными и обществом охраны отдыха трудящихся на воде. Сакуров с Миронычем в это время помогали Петровне. Сакуров делал дело молча и хватал Семёныча за руки, потому что пьяный односельчанин норовил дать кому-нибудь куда придётся. А Мироныч путался под ногами и тихо увещевал Петровну насчёт местного знаменитого доктора, который задолжал Миронычу чёрт-те когда, долг отдавать не собирался, но Бог с ним, потому что теперь можно будет посчитаться, ведь не сможет же доктор, давший клятву Гиппократа, отказать заболевшему Семёнычу? В общем, пусть Петровна не сомневается, но пусть Вовка привезёт из Москвы патроны, которые стали ужасно дорогими. Потому что если бы это был простой доктор, а то целое местное медицинское светило, которое задолжало бедному пенсионеру за… В общем, сволочь.

 Жорка оказался прав и, если бы Семёныча вовремя не отвезли в нормальную столичную больницу, ходить бы Семёнычу до конца дней своих со специальной палочкой. Но обошлось. И Семёныч, вовремя и так далее, ослеп только на один глаз вместо двух. Чем не могли похвастать несколько сот тысяч россиян, «коллег» Семёныча по неумеренному употреблению модного в те времена бельгийского спирта марки «Ройал». Этот спирт тогда вовсю везли в Россию тогдашние российские коммерсанты. Особенно старались заслуженные советские спортсмены и ветераны Афганистана, выклянчившие у российской демократии право на беспошлинную торговлю импортным бухлом самого отстойного качества. Им помогали академики, сотрудники бывшего КГБ, отставные комсомольцы и прочие льготные категории коммерсантов. А россияне жрали всякую дрянь и нахваливали времена, когда отпала необходимость стоять в трёхкилометровой очереди, чтобы капнуть крепким на вечное пожарище, полыхающее почти в каждой русской душе. И, радуясь возобновлению пьяной жизни, почти никто из россиян не задумался над тем: а зачем Миша Горбачёв сначала устраивал потешную борьбу с пьянством, а потом сдал страну торговцам всякой алкогольной отравой?

 В общем, Семёныча увезли в Москву в тот же день, когда его вытащили из колодца Жорка Прахов и Сакуров. Вместе с Семёнычем удрала в Москву Петровна. А Сакуров удачно встал на должность ночного сторожа местного акционерного стада. А потом оказалось, что и Мишка с Витькой собрались в отпуск. То есть, и пасти стадо выходило Сакурову. Причём пасти выходило целый месяц, потому что стадо угоняли на тёплый постой только в середине октября. Короче говоря, с кормами для будущей скотины у Сакурова складывалось удачно. Да и деньги когда – никогда бывший колхоз заплатить обещал. И получилось так, что не было счастья, да несчастье помогло. 

 Когда сынок Семёныча Вовка отвалил на своей иномарке от южной околицы с захворавшим папашей и вздорной мамашей, на южной околице (точнее: в избушке Мироныча) началась очередная пьянка-гулянка. Присутствовали (помимо хозяина) Жорка, Сакуров, военный и Варфаламеев. Чуть позже к пьянствующим присоединились пастухи. При этом – в процессе присоединения – случилось два конфуза. Сначала Жорка спустил с крыльца Витьку, потом на военного накинулся Мишка. Сначала, правда, Мишка приветствовал военного довольно радушно:

 - О, какие люди! – запел он, игнорируя остальную компанию. Одновременно Мишка кинул на стол свёрток с закусью и литровой бутылкой ядрёного самогона собственного изготовления. Витька в это время топтался возле дома Мироныча и заглядывал в окна.

 - Здравствуй, Михаил, - солидно приветствовал вошедшего военный. Мироныч, смирившийся с тем, что не видать ему никакой контрибуции от новоявленного скваттера, злобно зыркал на сцену свидания бывшего передового колхозного скотника и без году подполковника запаса.

 - Растут ваши рейтинги, растут, - с добродушным пренебрежением сообщил Мишка, оглядев свысока остальную честную компанию. – Раньше вы пьянствовали под командованием всего лишь майора, а вот теперь вас возглавил целый полковник.

 - Подполковник, - вякнул пьяненький Мироныч. Остальные, и военный, поправлять Мишку не стали.

 - Садись, Михаил, - пригласил Мишку военный, за что получил ещё один злобный взгляд в свой адрес со стороны Мироныча. Дело в том, что военный, так же, как Мироныч, угощался на халяву.

 - Фуражку принёс? – как бы невзначай спросил Мишка, усаживаясь рядом с военным.

 - Нет, Миша, не получилось, - заюлил военный, что при его комплекции (был он не меньше Мишки) выглядело несколько карикатурно.

 - Как – не получилось? – стал багроветь Мишка. Военный пообещал ему фуражку ещё две недели назад, и вот уже третий раз отговаривался какими-то обстоятельствами, в силу которых доставка обещанной фуражки откладывалась на неопределённое время. В принципе, такие форменные фуражки нового образца уже появились на местном рынке, но они кое-что стоили.

 - Да тут, понимаешь, комиссия на складе, а у меня стрельбы на носу, да жена на работу никак устроиться не может, - стал докладывать действующий подполковник рядовому запаса.

 - Какая комиссия?! – заревел Мишка. – Эти эксперименталки уже второй месяц как на базаре. А анадысь я узнал у одного куска (35), что последняя партия как раз с твоего склада! Что, жалко одну принести, как обещал?!

 Мишка редко употреблял диалектизмы, лишь в минуты крайнего раздражения, каковая скоротечная крайность свидетельствовала о его вздёрнутом состоянии. О чём – о вздёрнутом состоянии – в свою очередь свидетельствовала вторая пустая пластиковая бутылка, бережно упакованная в давешний пакет. Витька, нервно заглядывающий в окна избушки Мироныча, свидетельствовал о собственном крайнем огорчении в виду временной невозможности продолжать освежаться нахаляву.

 - Враньё! – пошёл в отказ военный, явно замешанный в реализации последней партии ходового армейского барахла. – К тому же я тебе ничего не обещал!

 - Что?! – пуще прежнего взревел рыжий здоровяк.

 - А у меня участок самовольно занял? – поддал жару Мироныч, понявший, что пришло его время.

 Витька в это время скрёбся в прихожей. Дик, не перестававший завывать на разные голоса во всё время пьянки и последнего представления, вдруг стих, затем он ворвался в единственную комнату, прыгнул на стол, цапнул полбатона чернухи с куском сала в придачу и рванул в полуотворённое окно. Мишка, не обращая внимания на всеобщее лёгкое смятение, продолжал реветь, Мироныч, не обращая внимания на потерю части закуси, которую он не выставлял, продолжал подзадоривать Мишку собственными претензиями на вторжение военного в его владения. Витька, освободивший Дика и прошмыгнувший в банкетный зал вслед за щенком, успел хватануть стакан и уже тянулся к закуси, одновременно примериваясь задницей к свободному месту за столом. Жорка молча встал, взял Витьку за воротник и пинками погнал на выход. Витька отнёсся к Жоркиному демаршу настолько философски, что даже стал на ходу закуривать. И, когда Жорка дал ему последнего пинка, спуская профессионального халявщика с крыльца, тот уже вовсю дымил папиросой.

 - А я тебе поверил! – разорялся Мишка. – А ты оказался настоящий подполковник! Кепку зажал, сука…

 - А я ему говорю: зачем вы у меня пол-огорода заняли? – не унимался Мироныч, подсев поближе к Мишке и пакету с обильной деревенской закусью. – А он на меня ноль внимания: копает себе, сажает, поливает, по другой половине моего огорода ходит…

 - Да какого пол-огорода? – пытался отбрехиваться военный. – Это я полосу отчуждения занял…

 - …Помидоры выращивает, и хоть бы мне предложил, - стоял на своём Мироныч, выуживая из пакета с Мишкиной закусью кусок варёного мяса. – А мне ведь много не надо: дай пять вёдер и – ладно.

 - Вот именно! – орал Мишка. - Что, помидоров старичку пожалел? Поди, он много съест!

 - Да, всего-то пять вёдер, - поддакивал Мироныч, сноровисто прожёвывая варёную говядину голыми дёснами. Разумеется, старый хрыч владел вставными челюстями, но так как делал он их у какого-то знакомого доктора в счёт покрытия какого-то давнишнего долга (в смысле – это доктор задолжал Миронычу), то знакомый сделал челюсти так себе. В смысле: коль за работу не платят, а требуют сделать её в счёт каких-то мифических долгов, то пошла она в жопу. И теперь Мироныч мог пользоваться дармовыми челюстями только на показ. Он продолжал доставать доктора, требуя доделать работу, а доктор советовал Миронычу подтачивать челюсти рашпилем самостоятельно. Что называется – подгонять «по вкусу» и без отрыва от производства. Чем Мироныч и занимался. Он выклянчил у Семёныча подходящий напильник (свой, ещё «трофейный» инструмент, Мироны щадил) и стал подгонять челюсти. Иногда Мироныч пробовал их, что называется, на зуб, и после этого дня два ходил с перекошенной физиономией, горько кляня знакомого доктора в частности и всё неблагодарное человечество в целом.