- Да у нас бы этому пирожочнику голову оторвали! – убеждённо заявил Константин Матвеевич, имея в виду южный регион бывшего СССР. Он вспомнил случай, когда его командировали в Баку. Дело было в середине апреля, с делами Сакуров справился быстро и оставшийся срок командировки болтался по столице советского Азербайджана, посещая забегаловки и кинотеатры. А так как на улицах Баку уже появились первые бочки с квасом, то Сакуров, дожидаясь начала сеанса, решил попить кваску и занял очередь. В это время из переулка выезжал мусоровоз и, не вписавшись в поворот, боднул квасную бочку. Народ и торговец отделались лёгким испугом, но квасная бочка от удара чувствительно содрогнулась и из неё на асфальт тротуара и проезжей части изрядно таки плеснуло мутной жидкостью. Жидкость растекалась под ногами прохожих и желающих освежиться и, по мере того, как она растекалась, очередь и прохожие начали столбенеть от изумления. И было от чего: дело в том, что вместе с квасом на тротуар и проезжую часть попало энное количество белых червей. Черви эти имели вид вполне упитанный, а по длине много превосходили дождевых. Извлечённые из привычной среды, они энергично шевелились, а прохожие и очередь стали приходить в чувство. И, ещё не раздалось первое ругательство, торговец, быстрее всех оценив ситуацию, схватил выручку и сделал ноги. Народ бросился ловить торговца, но того простыл и след. Вот тогда праздные прохожие, квасные очередники и совершенно посторонние люди, прибежавшие на шум из дальнего сквера, устроили настоящий митинг. Сначала все – и Сакуров в том числе – просто ругались. Ругань стояла отборная интернациональная минут десять, но потом всё само собой организовалось, выступать стали по очереди, и параллельно записываться в инициативную группу, которой предстояло идти в ближайший райисполком, ближайшую санэпидемстанцию или ближайшее отделение милиции. Несколько добровольцев сгоняли в дальний сквер за фотографом, и тот совершенно безвозмездно сфотографировал белых червей на фоне возмущённых граждан. А один русский дедушка, смахивающий на классического академика из старых советских фильмов из-за бороды клинышком, терпеливо объяснял всем желающим про латинское название всё ещё копошащихся червей и про нарушение правил гигиенической консервации квасных бочек на зимний период. Рядом с дедушкой стоял здоровенный азербайджанец, и время от времени, азартно ударяя ладонь о ладонь, восклицал: «Ай, хорошо говоришь, э!»

 Неизвестно, чем бы кончилась эта квасная история, но в это время на горизонте нарисовался интурист в вызывающих, по случаю тёплой погоды, шортах, и митингующие дружно переключились на интуриста. Сакурову стало скучно, и он побрёл в ближайшую забегаловку освежиться перед сеансом, а до его слуха ещё долго доносилось общее возмущение и отдельные выкрики насчёт того, что эти интуристы совсем обнаглели и стали позволять себе чёрт те что, разгуливая в центре приличного города в непотребных шортах.

 - Да, были времена, - машинально пробормотал Константин Матвеевич и потянулся за своим стаканом.

 - Что ты сказал? – спросил Жорка.

 - Да так, - отмахнулся Сакуров и выпил. Он снова сморщился, почувствовал очередной рвотный спазм, зажевал его какой-то дрянью и задумался:

 «Куда мы катимся? – мысленно спросил себя бывший морской штурман. – Ведь эдак, если мы будем питаться и наливаться всякими отходами евро-американского продовольственного производства, мы физически деградируем лет через двадцать. Что касается моральной деградации, то она уже налицо, потому что…»

 - …Чем ниже у той или иной нации уровень культуры питания, - разорялся в это время Жорка, - тем ниже данная нация стоит на лестнице общественного развития…

- призывал бывший лётный штурман с помощью многострадального хокку.

 - Братцы, миленькие, где мои трофейный плащ и каракулевая шуба? – канючил Мироныч. 

 Лёг спать Константин Матвеевич без чего-то десять. Кровать и темнота над ней ходили ходуном, в голове Сакурова творилась какая-то невообразимая каша, ноги болели, а Фома, подлец, хохотал из своего угла, как опереточный демон. Он принялся хохотать сразу же после того, как Константин Матвеевич, раздевшись и погасив свет, лёг в кровать. Да ещё кот, вернувшись из дальнего похода, выражал своё недовольство едой, принесённой хозяином с банкета.

 - Брысь! – сказал коту Константин Матвеевич, и кот обиженно заткнулся.

 - О-хо-хо! – продолжал хохотать Фома.

 - Эк тебя, - прокряхтел Сакуров. – Сотри, злыдней не распугай…

 - Сам ты злыдень! – радостно воскликнул Фома.

 - Пошёл ты в жопу, - послал домового Константин Матвеевич.

 - Никак нельзя, - резко посерьёзнел Фома, - иттить надоть.

 - А куды это надоть? – передразнил Фому Сакуров.

 - А к Сакуре, чтоб ей ни дна, ни покрышки, - сообщил домовой.

 - Ага. Сегодня, значит, ты помнишь, куда мы с тобой по ночам шастаем…

 - Завсегда помнил, - возразил Фома.

 - А про дух первозданный тоже завсегда?

 - И про дух. Однако одно дело помнить, а другое – запамятовать, поелику память сиречь штука эфемерная и посему ненадёжная. Тоись, непредсказуемая, каковая непредсказуемость является причиной периодической амнезии по поводу вещей таких очевидных, как маршрут следования к известному объекту и принадлежность нефизиологической субстанции контактного объекта к категории «первозданный».

 - Ну, ты и козёл, - лениво ругнулся Константин Матвеевич. Его постепенно переставало штормить, каша в голове уже не убегала через края гипоталамуса, а ноги, расслабленно вытянутые на кровати, стали наливаться ватной анестезией предстоящего сна. Если, конечно, сон уже не наступил.

 - Сам ты! – огрызнулся Фома. – Вот послали к ироду…

 - Это куда это тебя послали? – насмешливо возразил Сакуров. – Ты же домовой. Сидел себе в пустой избе и ждал, когда в ней поселится хоть какая-нибудь собака. Дождался и ну сказки рассказывать про какие-то столпы и какой-то первозданный дух... Пошёл, в общем, в жопу. Надоел…

 Говоря так, Константин Матвеевич сильно лукавил, потому что его давно забрал интерес и про именованную какой-то (или каким-то Сакурой) цель его ночных странствий, и про взаимосвязь качества его духа, заявленного Фомой, с вышеупомянутой целью.

 - И даже сидючи с неводом в тихой заводи, можно с уверенностью ожидать в ней нужного улова, поелику всякой рыбе уготована её собственная участь не вздорным течением, а провидением, управляющим всей системой рек и заводей.

 - Каналов, акведуков и прочих ирригационных сооружений, - подсказал Сауров и добавил: - Поелику в них тоже водится всякая рыба, лягушки и головастики, каковым тварям также уготована их собственная участь, дондеже данная тварь находится под патронажем не вздорного течения, а вышеупомянутого провидения…

 Константин Матвеевич мало что смыслил в церковно-славянских выражениях и про дондеже брякнул наудачу.

 - Абие усрящут бехом амо вем аз идеже внегда, - глубокомысленно поддержал тему старинной словесности Фома (50).

 - Чё ты сказал? – не понял Сакуров.

 - Я говорю, что не в презумпции невиновности надо искать истинных парадоксов дематериализации сущего бытия, но необходимо поставить во главу угла консенсус префицита ликвидационного фонда накопительной части планируемого бюджета.

 - Всё, допился до консенсуса с белой горячкой, - пробормотал Константин Матвеевич.

 - Чур нас! – по-человечески возразил Фома и впервые сам подошёл к «пациенту».

 «Это ещё что за новости!?» - мысленно всполошился Сакуров. Он не видел, но слышал, как домовой вылез из своего угла и протопал к его кровати.

 - Не извольте беспокоиться, - внушительно сказал подошедший и схватил то ли бодрствующего, то ли спящего, то ли бредящего в белогорячечном бреду бывшего морского штурмана поперёк туловища огромными лапами. В общем, лапал подошедший не больно, но лап у него оказалось больше двух, а это показалось Сакурову страшней всего.