«Да сплю я, сплю, - принялся уговаривать себя Константин Матвеевич. – И вижу очередной кошмар».

 В это время невидимый домовой поднял Сакурова на воздух, и Сакуров поехал на выход из своей спальной комнаты. Одновременно он подумал о том, что ещё никогда ни в одном кошмаре ему не удавалось додуматься до того, что это всего лишь кошмар во сне, а не наяву, в самом его начале.

 - Сон не есть забвение сознания, но есть его кривое отражение, коэффициент каковой кривизны конгруэнтен способности преломления мировосприятия на границе классического бодрствования и сумеречного сознания с помощью индивидуальных свойств всякого отдельно взятого индивидуума, - популярно сказал Фома, перебирая по туловищу Сакурова своими огромными мохнатыми многочисленными лапами, а затем добавил ещё популярней: - Ну, ты, ногами полегче, ладно? Чё дрыгаешься?

 «Ещё бы мне не дрыгаться, - подумал Сакуров, - тащат куда-то…»

 Потом он вспомнил, как дрыгался на его собственных плечах Мироныч, и перестал болтать ногами. Или ему это приснилось, что перестал. Но бояться Сакуров не перестал ни наяву, ни во сне. А если с ним таки случился белогорячечный бред, то и в нём он боялся ужасно. Во-первых, этих многочисленных лап. Во-вторых, стукнуться о косяк дверей на выходе сначала из спальной комнаты, затем о дверной косяк на выходе в сени и так далее. В-третьих, страшно было вообще.

 На этом месте Сакуров задумался о природе страха вообще и страха перед привидениями в частности. Ему почему-то хотелось думать, что с ним случилась, всё-таки, не белая горячка, а это он просто увидел приведение. Которое так вольно с ним, Сакуровым, обращается, но никакого физического вреда, в общем-то, ему, Сакурову, ещё не причинило. Ну, разве что облапило и потащило чёрт те куда, хотя почти никакого прикосновения лап Сакуров не чувствовал.

 «Точно, привидение, - утешал себя бывший морской штурман, - они ведь, заразы, бестелесные, поэтому я этих лап и не чувствую… почти… но почти, блин, не считается. Однако вот только лишь бы оно меня о притолоку не приложило...»

 - Эх, темень! – отозвался домовой, которого бедный Сакуров пытался представить невинным привидением. – Какие притолоки? Мы давно ужо тама, где нетути никаких притолоков. Гляко-ся!

 Домовой слегка встряхнул пассажира на своём условном плече, и Сакуров увидел чистый звёздный простор безграничного космоса в обыкновенной палитре чёрного и белого. При этом чернота космоса казалась блестящей, а белые пятна звёзд блеклыми и искрящимися не вокруг себя, а как бы вовнутрь. И ещё кругом чертили черноту замысловатыми зигзагами ядовито лимонного цвета многочисленные кометы с развевающимися хвостами и метеориты без хвостов. А тот, на котором «ехал» бывший морской штурман, оказался самым обыкновенным драконом из японской мифологии.

 «А откуда ему ещё взяться, как не из японской мифологии? – прикидывал Сакуров, разглядев дракона под собой при свете чертящих космос хвостатых комет. – Во-первых, я наполовину японец, во-вторых, говорить он стал на каком-то подозрительном диалекте. Ну, и вообще… Однако куда мы прём?»

 - На кудыкину гору, - возразил на подозрительном диалекте дракон и сделал крутой вираж, чтобы не зацепиться за очередную комету, - сиди, не трепыхайся…

 - Как же, не трепыхайся, - возмутился Сакуров, - ты поворачивай поаккуратней, а то я чуть со спины не сверзился.

 - Авось не сверзишься, - на том же диалекте утешил его дракон и испарился.

 - Э, алё! – снова перепугался Сакуров. Дело в том, что первоначальный страх его уже притупился за счёт привыкания к путешествию на спине мифологического дракона в самых недрах прикладной астрономии, о которой бывшему морскому штурману было известно не понаслышке. Короче говоря, об астрономии Сакуров знал немало. Настолько, что он, слегка привыкнув и перестав бояться, стал замечать некоторые астрономические несоответствия между классическим учебным курсом по известному предмету по части описания расположения небесных светил, рекомендованных в качестве естественных ориентиров в практике морской навигации, и тем, что он видел сейчас. Другими словами, бывший морской штурман успел сделать мысленные замечания насчёт расположения по отношению друг к другу таких известных созвездий, как Южный Крест, Телец, Рак и Малая Медведица. Он даже, совсем уже позабыв о своих прежних страхах, попытался в уме составить небольшую штурманскую карту кругосветного путешествия с учётом этих новых, обнаруженных им, изменений, а тут – на тебе! – дракон взял да и испарился!

 - Э, алё, чё за дела?! – заволновался Сакуров, повисая в космосе, как муха в паутине.

 - Дальше без меня! – откуда-то издалека, затихающим по мере удаления голосом, отозвался дракон и добавил совсем уже что-то неразборчивое. То ли дерзай, то ли банзай.

 «Это как это без него? – с неожиданной сонливостью подумал Сакуров. – И куда это дальше?»

 Он, ни разу не вспомнив о том, что в космосе нельзя ни дышать, ни даже находиться в нём без спецодежды в виде скафандра без вреда для организма, вольно раскинул руки ноги и впал в ленивую созерцательную дрёму. В том смысле, что стал дремать с полуприкрытыми глазами, наблюдая круговерть небесной механики в виде отдельных светил, целых созвездий и даже некоторых солнечных систем с планетами и их спутниками. Данная круговерть образовалась то ли от того, что дремлющего Сакурова стало медленно кружить вокруг собственной оси, проходящей под углом девяносто градусов через его задницу, которая лежала на плоскости вращения, то ли от самой природы небесной механики, вынужденной вращать подведомственные ей объекты по всяким траекториям в силу непреклонных законов мироздания. Короче говоря, Сакуров дремал – дремал, да и заснул окончательно, а светила, планеты, их спутники и даже чёрные дыры всё вращались и вращались.

 Когда Сакуров вышел из состояния очередного промежуточного забвения, он не сразу открыл глаза, но, ощутив по мере «пробуждения» какую-то небывалую приятность, некоторое время лежал (или парил?) с плотно зажмуренными веками, ими первыми прикасаясь к тому теплу и свету, которые присутствовали в месте его пробуждения.

 «Это как же мне хорошо, - прикидывал Сакуров, памятуя о чёрт-те каких космических дебрях, куда его занесло перед тем, как он снова «заснул», - даже подглядеть страшно, потому что вдруг это всего лишь свет какой-нибудь сверхновой?»

 Думая так, он понимал, что никакая сверхновая не может светить так ласково и так не больно, заставляя трепетно зажмуренные веки слезиться счастливой влагой ожидания чего-то неожиданно хорошего.

 - Чего это я, в самом деле? – удивился себе бывший морской штурман, воровато шмыгнул и сел. Одновременно он открыл глаза и удовольствием обнаружил, что уже не болтается в космосе на манер спутника неизвестного солнца, а сидит себе на чудненьком пригорочке и любуется не менее чудненьким остальным пейзажем.

 Надо сказать, ожидание приятности по мере открывания глаз вполне оправдалось: кругом было светло, тепло и мухи с драконами не кусали. Однако тем самым – тепло и светло – описание наступившей приятности исчерпывалось, поскольку как Сакуров не таращился вокруг себя, так ничего конкретного обнаружить не мог: всё тот же безликий пригорочек и всё тот же остальной пейзаж, показавшиеся Сакурову чудненькими из-за ровного тёплого света, струящегося отовсюду, а не из какого-нибудь определённого источника. Впрочем, чудесность нового места пребывания бывшего морского штурмана значительно обуславливал тот факт, что короткое время назад он болтался там, где нормальному человеку быть не положено. Но, по мере истечения нового короткого периода времени вышеупомянутый факт стал выветриваться из головы легкомысленного Сакурова, и он уже с большей придирчивостью взирал на окружающую его действительность, совершенно не удивляясь тому, что ему совершенно неохота отрывать свою задницу от пригорочка и отправлять её в путешествие по местам, что находились вокруг данной территориальной выпуклости.