Теперь они действительно были семьей, какой представлялись в тот первый вечер в «Жилао», — связанной теми естественными нитями, которые ничуть не слабее кровной связи.

Дом Кирстен превратился в счастливый семейный очаг. Вторую спальню теперь занимал Маркос, а на «Марианне» он спал в гостевой каюте. Эндрю купил Маркосу новую бузуку, и их с Кирстен музыкальные дуэты после ужина превратились в вечерний ритуал. Кроме того, было решено учить Маркоса управлять яхтой и рисовать; к великому удовольствию всех троих, у юноши обнаружился недюжинный талант. Так что не осталось ни одной стены в доме и ни одной перегородки на борту яхты, где бы не красовались художественные эскизы Маркоса.

Ситуация во многих отношениях была идиллической, но не идеальной. Как и во всякой семье, здесь случались трения. Зачастую и Кирстен, и Эндрю использовали Маркоса в качестве инструмента в разрешении своих споров и размолвок. Прибегая к этому средству, они, как правило, делали большие глаза и восклицали сакраментальное: «Подростки!»

Маркоса определили в одну из местных школ Тавиры, и, к великому его огорчению и облегчению Кирстен, Эндрю оказался строгим воспитателем. Он внимательно следил за тем, чтобы мальчик не пропускал занятий и смог закончить свое образование.

Конечно, для эрудированного и способного Маркоса провинциальная школа была, мягко говоря, малодостойным учебным заведением, но на какое-то время приходилось довольствоваться тем, что есть. В награду за школьные мучения Кирстен взяла Маркоса с собой в Лондон. Лондон привел юношу в восторг. Глядя на сияющие глаза Маркоса, Кирстен вспоминала себя в то далекое время се первого посещения столицы Великобритании.

И теперь, вернувшись домой, Кирстен часто с теплой улыбкой вспоминала счастливое лицо Маркоса.

— Дорогая? — Эндрю смотрел на нее с некоторым беспокойством.

В последнее время Кирстен нередко посещала непонятная, тревожная задумчивость: казалось, она постоянно уносится в свой особый, никому не доступный мир.

Кирстен встрепенулась.

— А? — словно возвращаясь с небес на землю, выдохнула она.

Кирстен смотрела на Маркоса, будто увидела его в первый раз: его сходство с Эндрю было поразительно: оба высокие, хорошо сложенные, светловолосые.

— Я просто задумалась.

— Надеюсь, только о хорошем. — Эндрю широко улыбнулся.

— Я вижу, ты сегодня доволен собой, — заметила Кирстен, пропуская реплику Эндрю мимо ушей и подставляя щеку для поцелуя.

— Точно. — Он поцеловал ее в губы, одной рукой коротко обнял Маркоса и передал ему эскизник. — Вот, взгляни.

Глаза Маркоса раскрывались все шире, по мере того как он просматривал наброски.

— Да это же портреты цветочных продавцов! Эндрю, они просто великолепны!

— Думаю, что мне следует дать вам обоим передышку и поискать кого-нибудь для замены.

Эндрю забрал у Маркоса эскизы и собрался было передать их Кирстен, но она неожиданно встала и сомнамбулой выплыла из комнаты. Эндрю посмотрел на Маркоса и нахмурился.

— С ней опять то же самое. — Эндрю швырнул листы на стол и запустил руки в свои длинные волосы, что делал всегда, когда был очень сильно чем-либо расстроен. — Она что-нибудь тебе говорила?

Маркос покачал головой:

— Ничего.

— Черт возьми! — Эндрю беспомощно развел руками.

В это время Кирстен закрылась на ключ в своей спальне. Достаточно откладывать. Достав из кармана юбки газетную вырезку, она в десятый раз за этот день перечла ее. И в десятый раз реакцией на прочитанное были острая боль в животе, точно его располосовали ножом, и жаркие волны пульсирующей в венах крови.

Газетная вырезка сообщала о сольном фортепьянном концерте в здании Бостонской филармонии. В программе — произведения Брамса. Исполнитель — Джеффри Пауэл Оливер III.

Кирстен носилась с газетной вырезкой уже около двух недель. А концерт состоялся только вчера вечером, и ей никак не верилось, что ее сын, ее любимый Джефф, стал настоящим пианистом. Пианистом! Это было просто чудо — другого слова не подберешь. Каким-то образом он смог реализовать то, чем одарила его мать. И реализовать великолепно. Ему семнадцать, всего лишь семнадцать, а Джефф уже выступает на публике. Если бы Скотт не прислал ей эту вырезку, Кирстен, вероятно, никогда бы и не узнала. Интересно, были ли у него еще концерты? Концерты, о которых Скотт не читал или на которые не обратил внимания?

Чувства, которые Кирстен подавляла в себе долгие годы, чтобы просто выжить, вырвались наружу за эти последние две недели. И у нее больше не было желания загонять их обратно. Свершилось наконец то, чего она так долго ждала, — настало время действовать. Она подошла к платяному шкафу и открыла его.

Толстая коричневая папка лежала на своем обычном месте — на верхней полке среди коробок с обувью. Кирстен чувствовала себя на удивление спокойно, сдувая с папки пыль и усаживаясь с ней на коленях прямо на полу. Но, как бы ни была она внутренне спокойна, руки Кирстен, развязывавшие тесемки папки и срывавшие красную восковую печать, все же дрожали. Кирстен готовилась положить конец одиннадцатилетнему ожиданию.

— Кто такой Эф Эс Дьюкс? — спросил у Кирстен Эндрю, помахивая перед ее лицом большим коричневым конвертом.

Кирстен едва не уронила стакан, который мыла над раковиной.

— Че-человек. — От смущения Кирстен вдруг начала заикаться.

— В принципе я об этом догадывался.

— Он делал кое-что для меня в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке? — Эндрю взглянул на почтовой штемпель. — Точно — в Нью-Йорке. — Он передал конверт Кирстен. — У вас с Эф Эс Дьюксом какие-то секреты или кое о чем все-таки можно рассказать?

Но Кирстен уже выбежала из комнаты.

Эндрю решил было пойти за ней, но раздумал. Совершенно очевидно, что Дьюкс, кем бы он там ни был, имел к состоянию Кирстен самое прямое отношение. Эндрю попытался выбросить из головы дурные предчувствия — и не смог.

Когда Кирстен села вечером за стол, накрытый к ужину, глаза ее были припухшими и красными от слез. Эндрю и Маркос обменялись быстрым взглядом, но ничего не сказали. Во время ужина за столом царило непривычное молчание. Увидев, что мужчины почти не притрагиваются к еде, Кирстен решила положить конец их тревогам. Посмотрев сперва на Маркоса, потом — на Эндрю, она вытянула руки и наклонилась вперед на своем стуле.

— Прошу у вас прощения за то, что выглядела чем-то очень занятой эти последние недели, — нервно начала Кирстен, — но мне надо было подумать об очень важных вещах. — Она облизнула губы. — Послезавтра я улетаю в Нью-Йорк.

— Что? — одновременно воскликнули Эндрю и Маркос.

— Пока я не могу сказать вам, почему все так получилось… Но это очень для меня важно… В общем, я возвращаюсь, чтобы встретиться со своим сыном, встретиться с Джеффом. В июне ему исполнится восемнадцать, вы знаете. Это означает, что он станет совершеннолетним и будет в полном праве самостоятельно решить, хочет ли он встречаться со мной или нет.

— Но почему ты едешь сейчас? — перебил Эндрю. — Почему не подождешь до июня?

Кирстен нахмурилась:

— Насколько я понимаю, Джефф либо забыл меня, либо настолько был отравлен ненавистью ко мне, что, может быть, не захочет и видеть меня. И, если это действительно так, нужно время, чтобы разбудить его. Не для того я ждала все эти годы, чтобы сейчас потерять Джеффа навсегда. Он все еще мой сын, и я верну его себе.

Эндрю насмешливо вскинул брови:

— Как?

— Дав ему возможность снова узнать меня. — Ответ Кирстен звучал очень категорично, и Эндрю понял, что иного от нее ожидать и не приходилось.

— Но почему послезавтра? — не отступал Эндрю. — Почему так скоро?

Улыбка, которой его наградила Кирстен, была полна печали и боли.

— Может быть, потому что это будет Новый год. Может быть, потому что в этот волшебный праздник может свершиться чудо? Новый год — новое начало. Мне кажется это символичным, а разве не так? — Кирстен откинулась на стуле и взмахнула руками. — А еще я уезжаю послезавтра потому, что у вас не будет времени отговаривать меня.