Джеффри стоял в центре бумажного сугроба, состоящего из тысячи мелких кусочков нотных страниц — страниц, бывших когда-то настоящей хроникой жизни Кирстен. На глазах охваченной ужасом жены Джеффри пытался уничтожить не только музыку, но и ее саму.

С яростным воплем Кирстен бросилась на Джеффри и чуть не сбила его с ног.

— Подонок! Проклятый подонок! — Выкрикивая ругательства, Кирстен вцепилась пальцами в лицо мужа, пытаясь исцарапать его. — Будь ты проклят, Джеффри! Чтоб ты сгорел в адском пламени! — В своем неистовстве Кирстен хотела лишь одного: разорвать ненавистного мужа в такие же мелкие клочья, в какие он разорвал ее ноты.

На что Джеффри, обхватив Кирстен руками, стал сжимать ее до тех пор, пока та едва не лишилась сознания, а потом оттолкнул от себя. У Кирстен кружилась голова, в ушах звенело, но, едва держась на ногах, она все же нашла в себе силы подойти к мужу и спокойно сказать:

— Сегодня я в первый раз в жизни жалею, что у меня короткие ногти.

Позже, наверху, без устали меряя шагами свою комнату, Кирстен пыталась заставить себя мыслить здраво, но в голове стоял такой сумбур, что размышлять логически не удавалось никак.

Задавая себе вопрос, что же делать дальше, Кирстен вместо ответа рисовала в своем воображении исполненные неприязни к мужу картины. То она убивает Джеффри за то, что он только что сделал. То она привозит в дом новый рояль и повторяет то же самое всякий раз, когда Джеффри приказывает вышвырнуть инструмент. То она разводится с Джеффри, обвиняя его в физической и моральной жестокости. То она забирает сына и уезжает далеко-далеко. То обращается к прессе и раскрывает газетчикам хорошо замаскированные личные особенности Джеффри. Какой простор для репортеров, какая возможность очернить блестящее имя Оливеров!

Бесконечное расхаживание слабо помогало Кирстен успокоиться, и она продолжала метаться между нелепостью и безнадежностью своих мыслей. Наконец Кирстен решила, что самым правильным будет забрать Джеффа и покинуть этот страшный дом. Вдохновленная принятым решением, Кирстен рванулась к гардеробу, вытащила оттуда два больших чемодана, бросила их на постель и принялась быстро опустошать полки стенного шкафа.

Кирстен уже была готова застегнуть молнию туго набитого одеждой чемодана, как вдруг остановилась. Надежда резко сменилась отчаянием. То, что она собиралась сделать, было безумием, совершенным безумием — Джеффри не позволит ей этого сделать. Он скорее убьет ее, чем позволит лишить себя единственного сына.

Кирстен загнали в угол. Но, медленно разбирая чемоданы и возвращая одежду на прежнее место, Кирстен дала себе обет не задерживаться в этом углу надолго.

Проснувшись рождественским утром, Кирстен обнаружила рядом с собой, на постели Мередит, Джеффа, задумчиво глядящего на нее. Одарив сына горячим поцелуем, Кирстен обняла мальчика и прошептала ему на ухо:

— Ты и есть мой рождественский подарок, дорогой малыш?

Джефф засмеялся. Впервые со дня исчезновения Мередит Кирстен слышала смех сына.

— Какой замечательный, удивительный подарок, — ворковала она над мальчиком.

Вдруг Джефф выскользнул из объятий Кирстен и стремглав выбежал из комнаты. Через несколько минут он вернулся с огромным красным бантом на шее и снова забрался на постель.

— Вот теперь — настоящий рождественский подарок, — радостно сообщил Джефф, снова уютно зарываясь в объятия матери.

Кирстен вздохнула. До чего же сладкой была такая вот передышка! Кирстен испытывала покой и умиротворение. И не важно, что чувство это продлится недолго. Впервые за десять дней, прошедших с того дня, когда Джеффри выбросил из дома рояль, Кирстен улыбалась. Все это время в ней царили такое смятение и неразбериха, что Кирстен уже с трудом определяла, где кончаются одни чувства и начинаются другие.

С того момента все в доме изменилось. Повсюду стояла неестественная тишина, в воздухе висело ожидание беды. Все знают, что она разразится, но при этом никто не может сказать точно когда. Остается только ждать. И в продолжении ожидания беспокойство нарастает — минута за минутой, час за часом, день за днем.

Кирстен и Джефф все еще блаженствовали в объятиях друг друга, как в комнату, без приглашения, ввалился пошатывающийся Джеффри и приказал сыну уйти. Мальчик отказался, и Джеффри, грубо схватив сына за руку, стащил его с кровати и указал ему на дверь.

— Вон! — Джеффри подкрепил свой лаконичный приказ легким пинком, и мальчик подчинился. Джеффри воззрился на жену. — А это тебе, дорогая. — Он швырнул на колени Кирстен серую, ничем не примечательную картонную коробку. — Счастливого Рождества.

Джеффри постоял у дверей в коридоре, пока не услышал первый потрясенный возглас жены. Улыбнувшись самому себе гадкой улыбкой, Джеффри вернулся в свою комнату и принялся ждать.

Этот кошмарный фарс, который они все еще называли браком, к счастью, близился к концу. Собственно говоря, Кирстен сама предоставила Джеффри последний аргумент, в котором он так нуждался. Своими действиями она приговорила себя и оправдала его, освободив Джеффри от необходимости продолжать ломать голову над этой нелепой шарадой. С самого начала Кирстен дурачила его и теперь заплатит за это, дорого заплатит. Он хотел сделать из нее одну из Оливеров, но она упрямо оставалась Кирстен Харальд. Он предназначал ее исключительно для себя, а она осталась общественной собственностью всего мира. Она по-прежнему принадлежала Майклу Истбоурну, доказательством чему были черно-белые фотографии, лежавшие в обычной серой картонной коробке. Она украла у Джеффри любовь детей, взяв всю их привязанность себе, ничего при этом не оставив отцу. И вот результат — его дочь погибла, сын едва с ним разговаривает.

Тупая боль в паху напомнила Джеффри о самой главной провинности Кирстен. Чтобы досадить жене, он расстегнул молнию и закрыл глаза. Хватило дюжины энергичных движений, чтобы достичь оргазма. Крепко уцепившись воображением за образ обнаженной Дирдры, Джеффри кончил, подставив под обильный поток горячего семени крепко стиснутые ладони.

«Нам осталось ждать недолго, — пообещал Джеффри милому его сердцу образу Дирдры, — совсем недолго». Он вытер руки свеженакрахмаленным носовым платком, привел в порядок брюки, засунул в нагрудный карман пиджака новый платок и отправился к Кирстен, решив, что предоставил жене для раздумий более чем достаточно времени.

— Поздравляю, моя дорогая Кирстен, — с самодовольной ухмылкой произнес Джеффри, указывая взглядом на лежащую перед ней открытую картонную коробку. — А теперь можешь убираться со всем этим.

— Мне не с чем убираться, — неслушающимися губами ответила окаменевшая от потрясения Кирстен.

— Я бы не сказал, что пятнадцатилетнее траханье с Майклом Истбоурном — ничто.

Джеффри снова заклеил коробку липкой лентой и подхватил ее под мышку.

— Ты что же, думала, я закрою на все это глаза, а? Ни за что. И коли уж твоя старая подруга Клодия проявляет столько заботы, я просто обязан хоть как-то отблагодарить ее за проявленную чуткость. — Джеффри с удовольствием наблюдал за белым, как гипс, лицом Кирстен. — Может быть, я даже назову в ее честь новое, строящееся крыло нашего центра. Как думаешь?

— Я думаю, что ты — злобный и презренный человечишка. — Еще никто не вызывал в Кирстен такого отвращения. — Вы с Клодией составили бы замечательную пару, — тихо добавила она. — Вы оба — порождение сатаны.

— Сатаны? — расхохотался Джеффри. — И об этом говорит моя жена, лживая, грязная потаскуха. Так вот, Кирстен, ты должна убраться из моего дома и вообще из моей жизни как можно скорее. — Кирстен сдерживалась изо всех сил. — Да, кстати, если ты питаешь иллюзии насчет того, что тебе удастся взять опеку над Джеффом, — забудь об этом. И чем скорее, тем лучше. Уж коли ты не можешь быть моей женой, то, разумеется, не можешь и воспитывать моего сына. — На Кирстен было жутко смотреть. — Да, и советую тебе, дорогуша, не пытаться бороться со мной: одна попытка — и я уничтожу тебя.