Теперь она стала женщиной; Майкл сделал ее женщиной.

Однако блаженную удовлетворенность вскоре вытеснило какое-то новое ощущение — всепоглощающее чувство неуверенности. И вины. Вины за то, что они сделали. Она сделала. Была ли она права, допустив совершиться тому, что совершилось? То, что совсем еще недавно казалось правильным и естественным, теперь вдруг породило уйму вопросов и сомнений.

Кирстен более не девственница. Она отдалась по собственной воле, следуя зову страсти, и отдалась не приятелю, не жениху, а мужу чужой женщины. Кирстен зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. То, что Майкл был женат, раньше не представлялось ей такой проблемой. Теперь оба они пересекли запретную черту. Повернувшись в объятиях Майкла, Кирстен пристально на него посмотрела. Ей хотелось понять: причинила ли она ему боль? Принесла ли она вред человеку, едва ей знакомому, но душа которого так долго волновала ее собственную душу?

Майкл улыбнулся и поцеловал Кирстен долгим нежным поцелуем. Почувствовав с ее стороны некоторое сопротивление, Майкл отнес его к стеснительности, продиктованной невинностью и неопытностью. Он привлек голову Кирстен к своей груди и, мягко поглаживая ее роскошные волосы, так же как и она, попытался разобраться в собственных чувствах, в своем отношении к происшедшему.

Внезапно сладость момента сменилась горечью угрызений совести. Если в прошлом ему и приходилось обращать внимание на какую-либо женщину, то любовь к Роксане всегда помогала противостоять чарам соблазнительницы. Но в то же время с Кирстен дело обстояло совершенно иначе. Сопротивление ей превратилось в пытку.

В Майкле боролись два человека: один убеждал его в необходимости самонаказания, другой протестовал и снова стремился к близости с Кирстен. Но Майкл не стал. Не мог. Им надо поговорить. Они должны воздвигнуть ограду вокруг того, что произошло сейчас между ними, начертить магический круг, переступать черту которого они более не будут, ни теперь, ни в будущем.

— Знаешь, когда я обнимаю тебя, — начал Майкл, — я чувствую, что мы сливаемся как бы в одно целое, становимся единым существом. — Он немного помолчал, потом продолжил мягко, как бы пробуя: — Но мы не одно существо, ведь так, Кирстен? — Майкл почувствовал, как Кирстен согласно покачала головой, хотя руки ее еще крепче обвились вокруг его шеи. — Мы два абсолютно отдельных человека, живущих отдельными жизнями. Я никогда не смогу дать тебе, Кирстен, больше того, что мы имеем сейчас, и, в сущности, я не имею права заниматься с тобой любовью, сознавая это.

Кирстен глубоко вздохнула и постаралась придать голосу спокойствие:

— А разве я когда-либо просила тебя о большем, Майкл?

— Нет, — честно признал Майкл, — но ты заслуживаешь большего, а этого я никогда не смогу тебе дать. Я женат. У меня двое детей, которых я обожаю, и жена, которую я слишком люблю, чтобы когда-либо бросить. Она жизненно важная часть меня самого.

Голос Майкла задрожал от подступившего к горлу комка.

Они оба оказались не готовы к подобному повороту в их отношениях и к его последствиям. Похоже, оба хотели бы вернуться за черту, которую уже переступили. Но Кирстен внезапно почувствовала холод. Холод, которого она не испытывала даже в самые горькие минуты одиночества. И тут Кирстен поняла: если она потеряет возможность когда-либо вновь видеть Майкла, одиночество станет совершенно невыносимым. Мысль об этом была столь ужасна, что она моментально отогнала прочь все сомнения и поборола чувство вины. Если за то, чтобы Майкл присутствовал в ее жизни — не важно, как часто, — придется расплачиваться скромной ролью в его жизни, Кирстен с радостью примет и эту высокую цену. Лучше уж она будет иметь часть его, чем ничего. Об этом Кирстен и сказала Майклу.

— Ты понимаешь, о чем говоришь? — спросил Майкл, пытаясь в темноте разглядеть выражение ее глаз.

— Да, Майкл, — горячо прошептала Кирстен, — понимаю.

— Нет, Кирстен, не понимаешь. — Она попыталась отвернуться, но Майкл не позволил ей этого сделать. — Думаю, ты не совсем даешь себе отчет в том, что ставится на карту. Мы оба страшно рискуем. Стоит чуть-чуть расслабиться или сделать неверное движение, произнести неосторожное слово, и можно потерять все, ради чего мы так упорно трудились, Кирстен. Мы живем в очень маленьком мире, насквозь пронизанном духом конкуренции, а соперничество заставляет людей делать друг другу ужасные вещи. Для большинства людей все средства хороши, даже самые гадкие, если они ведут к поражению конкурента и продвижению собственной карьеры. Если кто-нибудь узнает о нашей связи, он сможет полностью уничтожить нас. Мы должны быть осторожны, Кирстен, очень осторожны, потому что существует страшно много завистливых людей, только и ждущих момента доказать нам, что и мы с тобой всего лишь люди.

— Майкл, когда мне было тринадцать лет, — отозвалась она, — я пообещала себе, что когда-нибудь ты будешь дирижировать мне. В прошлом году то же самое пообещал мне уже ты. Неужели кто-нибудь из нас дал бы подобное обещание, если бы наша музыка не была бы так важна для нас? Майкл, моя музыка — это моя жизнь. Я никогда не знала, где кончается моя музыка и начинаюсь собственно я, и наоборот: моя жизнь — это моя музыка. И я не допущу ничего, что бы могло подвергнуть опасности мою музыкальную карьеру, потому что если нет музыки, нет и меня. — Приподнявшись на локте, Кирстен дотронулась до лица Майкла и тихонько его погладила. — А как часто ты думаешь обо мне?

— Как часто! — Короткий смешок Майкла прозвучал скорее как стон. — Проще сказать, когда я о тебе не думаю.

— Правда? — Кирстен засияла, словно ребенок, впервые попавший на рождественскую елку.

— Правда.

Кирстен крепко обняла Майкла:

— Тогда пообещай мне кое-что.

— Что?

— Что всякий раз, когда ты будешь думать обо мне, ты будешь мысленно обнимать меня.

— Да, дорогая.

— И я буду представлять то же самое. И тогда мы никогда не будем в разлуке, ведь так?

Незамысловатость рассуждений заставила Майкла улыбнуться.

— В твоих устах все звучит так просто, Кирстен, но ты же сама понимаешь — все это далеко не так. Ты не сможешь довольствоваться ухваченными моментами и украденными часами: они — лишь кратковременное заполнение брешей. И все это несправедливо по отношению к тебе — ты не будешь счастлива.

Кирстен прикрыла ладонью ему рот, заставив замолчать.

— Я могу довольствоваться малым, вот увидишь. И обещаю тебе никогда не просить больше того, что мы имеем сейчас.

— Только не давай таких обещаний, — предостерег Майкл. — Когда ты хорошенько обо всем поразмыслишь, ты, может быть, изменишь свое мнение.

— Нет, не изменю. — Она наклонилась и поцеловала Майкла в губы.

— Кирстен, это обещание ты имеешь право нарушить в любую минуту.

— Никогда. — Новый поцелуй. — Никогда. Никогда. Никогда, — повторяла Кирстен, сопровождая каждое слово поцелуем.

Майкл запустил руку в густые волосы Кирстен, привлек ее к себе и ответил таким продолжительным поцелуем, что оба едва не задохнулись. Затем Майкл осторожно перевернул возлюбленную на спину и осыпал поцелуями все ее тело, начиная со лба и кончая ступнями. Кирстен, охваченная вожделением, извивалась в ответ на требовательные ласки Майкла, подставляя себя его настойчивым губам и дерзкому языку. И вот уже Кирстен вновь изнемогала от желания, чтобы Майкл взял ее, но он не торопился, желая продлить невыносимое блаженство.

Она проснулась от звонка будильника, но, включив настольную лампу, увидела, что на часах всего лишь шесть. Будильник должен был зазвонить только через два часа. Что-то не так, она почувствовала неладное. Роксана быстро вскочила с постели. Ее тело била дрожь, по спине и рукам бегали мурашки. Надев халат и затянув пояс, она на цыпочках босиком вышла из спальни в холл. Бесшумно поднявшись по лестнице на четвертый этаж, она заглянула к Кристоферу, а потом к Даниэлю. Оба сына крепко спали.

Вернувшись в спальню, Роксана Истбоурн нервным движением поправила короткие рыжеватые волосы и передернула от озноба плечами. Прожив большую часть жизни в деревне, она так и не смогла привыкнуть к городскому шуму. Может, поэтому она всегда и просыпалась довольно рано, но не так, как сегодня.