Внимание Люсьена было, однако, обращено не на человека, который временно держал в своих руках финансы страны, а на его собеседницу через стол на шесть человек, стройную, высокую женщину с темными волосами и в платье с глубоким декольте, открывавшем исключительно красивые плечи и длинную шею, которую подчеркивала одна нитка самых крупных бриллиантов, какие я когда-либо видел. Она была молода, чуть старше двадцати, и даже на расстоянии остальные казались на ее фоне блеклыми. Ее окружали мужчины, в основном среднего возраста, и было ясно, что целью всех разговоров было привлечь ее внимание.

Я бросил на нее взгляд, отвернулся, потом оглянулся посмотреть снова.

— Неприлично так таращиться, — со смешком сказал мне на ухо Люсьен. — А она картинка, верно?

Его любовница, чьего имени я так и не узнал, нахмурилась и еще глубже погрузилась в угнетенное молчание. Бедняжка, контраст между ними слишком разительно бросался в глаза.

— Кто она?

— О, какой вопрос! Действительно — кто? Это знаменитая графиня Элизабет Хадик-Баркоци фон Футак унс Сала.

— А, — сказал я. — Так это она, да? Я столько про нее слышал.

— Сенсация сезона. Покорила Париж с быстротой и апломбом, который так и не удался прусской армии. Говоря иными словами, она произвела фурор в высшем свете, разбила сердце каждому мужчине на расстоянии ста метров и выставила своих соперниц старыми, неотесанными и вообще лежалым товаром. Разумеется, каждая женщина в городе ее ненавидит.

— Я поражен.

— И все остальные тоже.

— Расскажите мне еще.

— Слухов много, но доподлинно не известно ничего. Она, кажется, вдова. Трагическая история: молодожены, муж падает с лошади и ломает себе шею. Определенно богата и приехала в Париж, потому что… Никто не знает почему. Она вращается в самых лучших кругах и, без сомнения, вскоре выйдет замуж за герцога, либо за политика, либо за банкира — в зависимости от ее вкусов. У нее есть любовник? Никто не знает. Она окружена тайной — как и вы, но (если вы простите мои слова) гораздо красивее.

— Мне бы хотелось познакомиться с этой женщиной.

Люсьен фыркнул.

— А мне выпить чаю с королевой Викторией — ни того ни другого не случится. Все про нее знают, кое-кто был в одной с ней комнате, но мало кто с нею знаком.

— Так в чем секрет?

Он пожал плечами:

— Кто знает? Она не красивее многих. Говорят, она остроумна и обаятельна. Но таких много. Не знаю. Она — из тех, с кем хочется быть.

— В таком случае, — усмехнулся я, — я у нее спрошу.

И я встал от своего стола и подошел прямо к ней. Кашлянув, чтобы привлечь ее внимание, я поклонился министру и улыбнулся, когда она посмотрела на меня.

— Добрый вечер, принсипесса, — сказал я тактично, но достаточно громко, чтобы меня услышали сидящие поблизости. — Могу я засвидетельствовать мое почтение самой прекрасной женщине Франции?

— Можете, когда ее найдете, — ответила она, сверкнув глазами.

На том я откланялся, чтобы, довольный успехом, вернуться за свой стол.

— Поверить не могу, что вы это сделали, — сказал Люсьен со смесью шока и упрека.

— Она женщина, не Афина Паллада, — ответил я и вернулся к обеду, который теперь показался мне много вкуснее, чем раньше, и остаток вечера посвятил комплиментам его любовнице, которая как будто была благодарна мне за внимание.

К себе в гостиницу я вернулся часа три спустя, и на стойке портье меня ждал конверт. Внутри лежал листок бумаги, на котором было написано: «Завтра. В два часа. Вилла „Флёри“».

— Про принсипессу мне понравилось, — сказала она при встрече. — Сгущает тайну. По всему Биаррицу уже говорят, что венгерка это только для отвода глаз, а на самом деле я неаполитанская принцесса, живущая инкогнито из страха перед мужем.

Я покачал головой.

— Уж на неаполитанку ты никак не похожа.

— Я и по-венгерски не говорю, — отозвалась она. — Что тебе нужно?

Ее резкость была понятной. Я, вероятно, был последним человеком на свете, кого она хотела бы встретить.

Ее обстоятельства изменились так же, как и ее внешность, — иными словами, преображение было полным. Она жила на элегантной новой вилле в нескольких сотнях ярдов от отеля «Дю Палэ», в сердце самой модной части города. Виллу построил лет пять назад один банкир, который редко ею пользовался и в свое отсутствие сдавал за головокружительную сумму. Обставлена она была неброско и со вкусом, и Вирджиния (или точнее Элизабет, как мне следовало теперь ее называть) подходила ей так же полно, как и изготовленная на заказ мебель и ручной работы стекло в стиле арт-нуво, который как раз входил в моду. Ни дом, ни она сама не имели ни малейшей связи с претенциозной броскостью, обычно соотносимой с grandes horizontales,[5] у которых вульгарность составляла часть шарма.

То же касалось ее манеры держаться, чему я короткое время был свидетелем накануне. Иные ее толка постарались бы привлечь внимание, разбрасывая по ресторану брильянты ради удовольствия посмотреть, как мужчины бросятся их подбирать, или увидеть пренебрежение и ярость на лицах их женщин от демонстрации того, как легко повелевать такими мужчинами. Другие бы говорили громкими голосами или вставали танцевать одни, устраивая сцену как раз тем, что выставляют себя напоказ. Они обещали наслаждение, но лишь на одну ночь. Эта же женщина безмолвно предлагала гораздо большее.

Уже то, как она сидела, производило впечатление. Несомненно, ей было не по себе, она нервничала, была немного напугана. Могло ли быть иначе? Но ни в лице, ни в ее осанке я не заметил ни тени этого. Ее самообладание было исключительным, почти сверхчеловеческим.

— Я ничего не хочу, — просто ответил я. — Я узнал тебя и не смог отказать себе в удовольствии поздороваться. Вот и все.

— Все?

Я задумался.

— Наверное, нет. Мне было любопытно. И если позволишь, на меня больше впечатления произвели твои успехи. Мне хотелось каким-то образом тебя поздравить. А еще возобновить знакомство.

Она позволила себе полуулыбку.

— И что ты тут делаешь?

— Я журналист, в какой-то мере.

Она подняла тонко выщипанную бровь.

— В какой-то мере? Звучит так, словно на деле никакой ты не журналист.

— Нет, правда. Я работаю на «Таймс». Через несколько дней смогу в доказательство предъявить тебе статью про рынок угля.

— Я тебе не верю.

— И я не верю, что ты венгерская графиня. У нас обоих в прошлом есть секреты. Скажу еще раз — в прошлом, и пусть там остаются. Хотя мне интересно знать, откуда у тебя такое имя. Элизабет Хадик?

— Баркоци фон Футак унс Сала, — закончила она за меня.

— И не выговоришь. Тебе не кажется, что-то попроще было бы лучше?

— О нет. Чем длиннее фамилия, тем лучше. А кроме того, такая женщина действительно существовала, я однажды встретила ее мать. Она рассказала, что у нее была дочь, которая была бы одних со мной лет, если бы не умерла. Поэтому я решила ее воскресить.

— Понимаю.

— Я ничего больше для тебя делать не буду, — сказала она вдруг.

— Я тебя не просил. И не собирался, хотя перспектива и искушает. Не сомневаюсь, что мои хозяева, если бы они у меня, конечно, были, очень бы не одобрили мою слабость. Но у меня никогда не было склонности заставлять людей делать что-либо. Полагаю, в прошлом я обходился с тобой прямо и честно.

Она кивнула.

— Пусть так и остается. Но мне бы хотелось знать, как тебе удалось так подняться с нашей последней встречи. Твои обстоятельства тогда были несколько иными.

Она рассмеялась, и хотя ее лицо ни на йоту не изменилось, я уловил, что она расслабилась. Она мне поверила и — в очень незначительной степени мне доверилась. Что было оправданно, ведь, произнося эти фразы, я говорил серьезно. Но подспудно понимал, что в один прекрасный день возможно предам это доверие. Я не любил шантаж, но достаточно знал мир, чтобы понимать, насколько это действенное оружие. В свою защиту скажу лишь, что надеялся, что такая необходимость никогда не возникнет.