— Увлекательно, — сказал он наконец. — Весьма увлекательно. Вы вполне в этом уверены?

— Я уверен в фактах, — ответил я. — Разумеется, истолкование мое собственное. Но оно укладывается в то, что происходило на рынках сегодня утром.

Он кивнул.

— В данный момент насущная проблема — как стабилизировать ситуацию здесь.

— Мистер Корт выступает за капитуляцию, — кисло сказал Гошен.

Я покраснел.

— Если я не ошибаюсь…

— Вы хотите подорвать стратегическое положение Британии во всем мире.

— Если ставки настолько высоки, то правительство, конечно, должно вмешаться.

— Я уже объяснил, почему его вмешательство невозможно, — сказал Гошен. — И почему оно даже нанесет вред. Дело должно быть улажено силами самого Сити.

— Мистер Корт, — сказал Ротшильд, не обращая внимания на протестующий хор остальных, — как-нибудь вы должны рассказать мне, кто вы такой и как здесь очутились. В настоящее время присутствующие как будто считают, что у вас есть право говорить. Расскажите мне — собственными словами, — что вы рекомендуете.

— Сити должен организовать фонд для спасения «Барингса». Или по меньшей мере чтобы он продержался следующие несколько недель, пока не сможет реализовать свои активы и обанкротиться упорядоченным, должным образом. Сделать это возможно только — у вас едва-едва хватит на это времени, — если Банк Франции изменит свою политику по выводу драгоценных металлов из Лондона. И если русские перестанут изымать золото из «Барингса». Еще лучше было бы, если бы они заявили о своих намерениях внести на депозиты еще. В сложившихся обстоятельствах процент, какой они могут потребовать, будет высоким и может выражаться не исключительно в деньгах. Но по крайней мере нам необходимо знать их условия. Могу я спросить, известно ли что-либо вашему банку?

— Мне ничего не сообщалось. Но тут нет ничего удивительного. Отношения между нашим домом и Банком Франции в настоящее время прохладные. Во Франции немало таких, кто терпеть не может Ротшильдов, так же как и англичан. Вопрос в том, что с этим делать. Поскольку, сдается, Британская империя не настолько важна для правительства, чтобы оно рискнуло своей репутацией, то я, как и вы, считаю, что у нас нет выхода и необходимо рассмотреть иные варианты.

На том совещание завершилось. Мне было предписано как можно скорее вернуться в Париж с письмом к Альфонсу де Ротшильду и инструкциями выяснить, на какую цену пойдут (если вообще согласятся) французы. В то же время я должен был организовать настоящее восстание денежной элиты Франции и отправить ее штурмовать баррикады Банка Франции с требованием спокойствия на рынках. При том никак не опираясь на полномочия от британского правительства. Это должно было стать сделкой между банкирами. Это не должно было иметь никакого отношения к внешней политике. Тут никаких уступок сделано не было.

Мои шансы? Я оценивал их как нулевые. У меня было несколько дней на то, чтобы обратить вспять крупномасштабную акцию французской внешней политики и неизвестно как создать беспрецедентный альянс из людей, которых я вообще не знал. Даже Нэтти Ротшильд, казалось, был настроен пессимистично. Он вышел с Уилкинсоном и со мной, потом спросил, не хочу ли я прогуляться с ним по Грин-парку, прежде чем вернуться на вокзал Виктория.

— Неблагодарная задача, мистер Корт, — проворчал он, пока мы шли в направлении Грин-парка. Было зябко, смеркалось, улицы опустели, если не считать случайного конторского клерка или гувернантки с коляской. — Если вы преуспеете, никто не узнает; если потерпите неудачу, обвинят, без сомнения, вас.

— Это придает уверенности. Благодарю вас.

— Что приводит к очевидному вопросу. Почему вы выбрали такую работу? Странную вы ведете жизнь.

Он явно знал обо мне больше, чем я думал.

Я пожал плечами:

— Не знаю. Банкир из меня вышел не слишком хороший…

— Весьма неудовлетворительный ответ.

— Тогда она мне нравится. Мне нравится заставлять людей делать то, что они не хотят, нравится узнавать то, что мне знать не положено. Думаю, мне нравится обращать дурные дела на добрые цели. Так часто видишь обратное. Но я могу взять ложь и предательство и превратить их в патриотизм.

— Не наоборот?

— Нет, в моем случае нет.

— Понимаю. Думаю, на следующей неделе вам понадобится все ваше искусство. Вы попытаетесь соединить внешнюю политику и финансы и ловко контролировать получившуюся смесь. Как по-вашему, вы достаточно поднаторели на своей стезе?

— Не знаю.

— Мой кузен предоставит вам любую посильную помощь и немало здравых советов. Ему вы можете доверять. Я прошу лишь об одном: если вы потерпите неудачу, дайте ему знать. Будь я проклят, если дом Ротшильдов разорится из-за «Барингса».

В Париж я вернулся в шестом часу утра вторника. Я был совершенно измучен. Два раза за сутки я пересек Канал, двое суток почти не спал, а оставшееся время провел по большей части на совещаниях. Строго говоря, следовало немедля взяться за дело, но я был не в состоянии. Я сумел найти кого-то, кто отнес бы записку Альфонсу де Ротшильду, еще одну послал мсье Нечеру — но и все. Я больше не мог обходиться без сна. И, рискну добавить, спал прекрасно; на удивление хорошо в подобных обстоятельствах.

Совещание с Ротшильдом и Нечером началось после ленча. Я едва не дискредитировал себя, опоздав, но прибыл к особняку Ротшильдов в Восьмом районе с запасом в несколько минут. Присутствовало четверо: «комитет по защите» — так я начал их про себя называть. Те самые, кто желал разрешить кризис, если бы только сумел, не навлекая на себя национальный позор. Все были фаталистично настроены и невысокого мнения о многих своих коллегах, о политиках и народе Франции вообще. Они глупцы, — таков был общий вердикт, — ничего не смыслящие в деньгах, понятия не имеющие, сколь тонки и хрупки финансовые структуры, столь надежно поставляющие роскошь и предметы первой необходимости, от которых они все больше зависели. Будь прогресс предоставлен политикам, сказал Нечер, большинство человечества по сей день добывало бы себе хлеб на полях, облаченное в лохмотья и страдающее от голода и болезней. Политиков нужно спасать от них самих.

Пока полное согласие. Было ясно, что все присутствующие — представлявшие самые могущественные финансовые институты Франции — готовы всемерно поддержать прошение, чтобы Франция помогла Английскому банку. Но равно ясно было и то, что ни один не сделает этого, не зная, будет ли принята просьба.

— Лично я, — сказал Альфонс Ротшильд, — готов предоставить полмиллиона золотом на общую защиту банковской системы; я уже послал телеграмму моему кузену, чтобы информировать его, что переведу деньги в его отделение сегодня же.

Нечер улыбнулся.

— Это защитит дом Ротшильдов, мой дорогой Альфонс, — заметил он. — Но мало кого еще.

— Пока вы не можете ожидать от меня большего, — возразил Ротшильд. — Во всяком случае, пока не будет достигнуто общее соглашение. Помните, если ведется наступление на банки в Британии, оно и здесь может спровоцировать панику. Мы не можем себе позволить подорвать собственную оборону.

— Банк Франции или ничего. Верно? — прокомментировал я.

Все они кивнули.

— Я не знаком с управляющим, — сказал я.

— Мсье Маньян, — отозвался Нечер. — Хороший человек. Любопытно, что начинал он как фабрикант скобяных изделий. В нем осталось еще кое-что от крестьянина, но на него можно положиться. Он как раз из тех, кто в полной мере знает цену крепкой валюте. И понимает, как слабость на кредитных рынках способна сказаться на промышленности. По сути, в том-то и проблема.

— Почему?

— Потому что, по моим представлениям, он уже отреагировал бы. Уверен, интуиция диктует ему поддержать Лондон. Это по-добрососедски и полезно для бизнеса. Он этого не сделал. А это наводит на мысль, что у него есть иные инструкции. Он не независимый человек, сами понимаете. Банк Франции — в отличие от Английского банка — не частная компания. Его единственный акционер — правительство, и в конечном итоге мсье Маньян должен поступать так, как ему прикажут.