— И, — добавил Франклин, — в основе его жизни прячется тайна, которая может развлечь твоих читателей, если ты сумеешь ее разгадать.

Я встрепенулся.

— Откуда взялась компания «Госпорт Торпедо»?

— То есть как?

— Торпеды — сложные штуковины. Рейвенсклифф был финансистом, а не инженером. И вдруг он выпрыгивает из ниоткуда с торпедой, полностью готовой к использованию. Откуда она взялась?

— Ты мне скажешь?

— Я понятия не имею, как, видимо, и твой человек в «Сейде». Это очень хитрый документ. Длиннейшие подробные изложения известного, а его почти нет, и искусное затушевывание того, что неизвестно, а этого очень много. И только когда это до тебя доходит, понимаешь, что документ этот — признание в полной неосведомленности.

Такова суть моей долгой беседы с мистером Франклином, который, спасибо ему, изложил свои сведения почти удобопонятно. И лучше того: он несомненно извлекал из нее большое удовольствие, а в заключение сказал, что если у меня возникнут еще вопросы, чтобы я не стеснялся их задать.

Да уж не постесняюсь. Теперь я получил некоторое представление о том, как мало я знаю. Единственным я не был, но ни перед кем, кроме меня, не стояла задача разведать что-то. Образ жизни Рейвенсклиффа был запутанным и затушеванным, почти нарочно. Он успешно укрыл от мира колоссальность своего богатства в такой мере, что практически не фигурировал в общественном сознании.

Кроме того, мне пришла в голову мысль, что, раз он сумел осуществить это, как легко ему было спрятать ребенка, чтобы никто не мог его отыскать.

Я, собственно, не был уверен, с какой стати, учитывая порученное мне, я занялся тем, чтобы разобраться в бизнесе Рейвенсклиффа. Я прикидывал, что следовало узнать, с какого рода человеком я имею дело, но пока узнал очень мало. Про его характер упоминала лишь его жена, а я пришел к выводу, что полагаться на ее слова нельзя. Но должен же он был иметь каких-нибудь друзей? Кого-то, кто бы знал и понимал его. Пусть деятельность «Инвестиционного траста Риальто» никак не способствовала раскрытию его страстей и чувств, но она могла навести на кого-то, кто его знал. Так, во всяком случае, я надеялся.

На следующий день я перекусил с приятелем, маклером на бирже, не слишком видной фигурой в свете, однако не выходившим с Биржи, а хлеб с сыром маклера зависит от перехватывания малейших слушков. Состояния приобретаются, компании богатеют или разоряются, если успеть самым первым подслушать бормотание в пабе, или в клубе, или в забегаловке. Фирма, нанимавшая Лейтона, насколько мне было известно, умеренно преуспевала и, следовательно, в подслушиваниях тоже не отставала.

Нельзя сказать, что Лейтон выглядел человеком, который проводит свое время в полутемных помещениях, слушая разговоры. Если был кто-нибудь еще, настолько внешне не соответствующий жизни, которую он вел, мне он ни разу не повстречался. Лейтон выглядел рожденным управлять империей или по меньшей мере исследовать ее. Было бы более естественно повстречать его в паре миль от истока Нила, чем на Бирже.

Массивное телосложение — в прошлом высокоценимый игрок в команде регбистов. Он обладал гулким басом и был неспособен его понижать. В результате все, что он говорил, неизбежно разносилось далеко окрест. Он обладал колоссальной энергией и однажды заключил пари, что уйдет с Биржи в шесть вечера, прошагает всю дорогу до Брайтона и назад и будет на своем посту (иностранные железные дороги) на следующее утро в девять часов. Девяносто миль за пятнадцать часов. Естественно, желающих принять вызов нашлось много; сумма достигла нескольких тысяч фунтов — роль букмекера взяла на себя фирма Лейтона «Андерсон». Чуть ли не все Сити собралось посмотреть, как он отправится в путь, и многочисленные добровольцы катили на велосипедах рядом с ним, дабы пресечь какое-либо жульничество. Даже многие из этих сопровождающих сдались из-за переутомления или голода, а Лейтон шел и шел — широкоплечий, раскрасневшийся, обливавшийся потом, пока наступивший вечер не охладил его, — ни на секунду не останавливаясь, и даже поужинал на ходу: две бутылки бургундского, три фазана и четыре дюжины устриц. Служащий его фирмы ехал рядом на автомобиле со съестными припасами и подавал ему требуемое.

Его возвращение на следующее утро уподобилось римскому триумфу. Всякая деятельность замерла из-за всеобщего возбуждения; финансы Империи пребывали в небрежении, пока торжество не завершилось. Даже служащие Ротшильда вышли из своего великолепного дворца в Нью-Корте, чтобы посозерцать финал, — вольность, неслыханная ни до, ни после.

Он поднялся по ступеням Биржи, имея в запасе пятнадцать минут, и был отнесен на плечах коллег на свое место, а вокруг рвались петарды, стреляли бутылки шампанского и летали булочки. Он стал легендой, обеспеченной пожизненной работой, ведь кто бы посмел отказаться от услуг такого редкостного молодца?

Вот как делаются карьеры и создаются репутации в Лондонском Сити.

Таков был Лейтон, и я мог не сомневаться, что все, мной ему сказанное, разнесется по Бирже за пять минут после завершения нашего разговора. Мне следовало быть сугубо осмотрительным в том, что и как я буду говорить. Поэтому я сказал без обиняков, что мне поручено написать биографию и я в полной растерянности.

— Горюющая жена хочет увековечить память супруга, э? — прогремел он весело. — Почему бы и нет? Деньгами она располагает или скоро будет располагать в достатке. Однако не могу сказать, что куплю такую книгу.

— Почему же?

— Ни разу не слышал про него ничего интересного. Он появился, он нажил деньги, он умер. Вот я и написал ее за тебя.

— По-моему, леди Рейвенсклифф хочет чего-то поподробнее. Ты когда-нибудь встречался с ним?

— Один раз, но не разговаривал. Не слишком общительный человек, ты понимаешь. Однако даже ему приходилось посещать рауты и балы. Очень красивая жена, должен сказать. Очаровательная женщина.

— Ты что-нибудь о ней знаешь?

— Венгерская графиня, по-моему. А кто что-либо знает о венгерских графинях? Полагаю, за душой ничего, кроме имени, но имя весомое. Замок где-то в Трансильванских горах?

— А они разве в Венгрии?

— Кто знает? И кого это заботит? Однако картина складывается.

— Ну, а Рейвенсклифф?

Он пожевал губами.

— Безупречно учтив, но притом несколько пугающ. Всегда такое выражение, будто он предпочел бы не быть тут. Редко где-либо показывался и чаще уходил при первой возможности. Его жена не очень жаловала общество Сити, насколько я понимаю.

— Значит, не слишком видная фигура?

— О Господи, как раз да. Он был крайне влиятелен. Вот почему, когда он умер, вспыхнула такая паника.

— А была паника? Я ничего не заметил.

— Естественно. Ты же на подобное внимания не обращаешь. Но она была. Это же очевидно.

— Почему очевидно?

— Да ведь первое, что приходит в голову, когда такой человек падает из окна, а не прыгнул ли он? Тебя охватывает тревога, что все его инвестиции прогорели. Ну, и люди кидаются сбывать свои акции. На всякий случай.

— «Инвестиционный траст Риальто», — сказал я с гордостью.

Лейтон кивнул.

— И его инвестиции. Что, если он покончил с собой из-за того, что «Риальто» весь в долгах? Такое случалось и будет случаться. А потому, едва слухи поползли…

— Люди начали продавать.

— Снова в точку. Но вот что странно. Акции не слишком упали в цене. Покупатели появились даже прежде слухов, забирали каждую предложенную акцию и поддерживали их цену. Мы здорово потрудились для «Консолидированного банка» в Манчестере. Хотя не знаю, для кого они покупали.

— И?

— Если ты выставляешь что-нибудь на продажу, но никто этого не берет, ты начинаешь снижать цену, пока не найдешь покупателя, верно? Никто не станет покупать акции компании, которая, возможно, разорена, так что котировочная цена пойдет прахом. Если же, с другой стороны, имеется покупатель, цена стабилизируется. Никакой паники. Владельцы акций успокаиваются и перестают выбрасывать их на рынок. Понимаешь?