— Пора тебе немного повидать мир. Не можешь же ты всю жизнь провести в Париже. На дорогу туда у тебя уйдет день, столько же, чтобы вернуться, и столько, сколько потребуется, чтобы закончить мое поручение. Я дам тебе денег на железнодорожный билет, на пансион и стол там.

Жюлю было явно не по себе. Он был уличным сорванцом, пусть даже и с амбициями. Мысль о том, чтобы покинуть привычную территорию, улицы и проулки, которые он так хорошо знал, нагоняла на него ужас. Но будучи храбрым парнишкой, он быстро оправился. Я видел, как он мысленно говорит себе, что это необходимо. Необходимо сделать. Я посочувствовал его ужасу и сделал вид, что ничего не заметил.

— Когда будешь в Лозанне, я хочу чтобы ты разузнал все возможное про человека по фамилии Штауффер. Мне ничего про него не известно, только то, что он умер. Начни с местной газеты, спроси некрологи и тому подобное. Выясни, кем он был. Про его жену, детей и родственников, особенно про детей. Любые необычные истории, скандалы и происшествия. По сути, вообще что угодно.

Жюль осторожно кивнул.

— Можно спросить зачем?

— Нет. Зачем — не важно. Считай это просто хорошей практикой для твоей карьеры журналиста в будущие годы.

— Какой карьеры?

— Ты просто создан для нее, милый мальчик. Когда ты от меня уйдешь, как, без сомнения, однажды случится, тебе придется найти настоящую работу. Ты станешь отличным журналистом, и, когда будешь готов, я порекомендую тебя редактору. Тебе придется начинать с самого низа, после дело за тобой. Что такое? Тебе бы хотелось заниматься чем-то другим?

Жюлю пришлось сесть на кровать, его лицо побелело от шока.

— Я не знаю, что сказать… — наконец пробормотал он.

— Если не хочешь…

— Конечно, хочу. — Он поднял просительный взгляд. — Конечно, хочу.

— Великолепно, — ответил я. — Значит, договорились. Советую тебе за время дороги подготовиться. Купи все до единой газеты и внимательно прочти от корки до корки.

Удовольствие у него на лице, пока он хлопотал, доставая деньги из ящика на оплату своего путешествия, стоило щедрости. В сущности, мысль только-только пришла мне в голову, и я предложил ее несколько поспешно. Но идея была удачная. Жюль был рожден для такой деятельности — отсюда и его нынешний успех. Это вдохнуло в него новые силы и сделало еще более усердным у меня на службе. Я был его билетом в новую жизнь, и он твердо решил, что она ни за что не ускользнет у него из рук. Он ушел полчаса спустя, чтобы собрать воскресную одежду и отправиться в Лозанну.

А я выбросил всю историю из головы, чтобы сосредоточиться на работе. «Последние перемены во французском банковском секторе». Очередная многословная, велеречивая статья, которые так любит «Таймс». Я никогда не понимал, кто, на взгляд редакции, их должен читать. В последнее время я был слишком занят догадками по поводу сделанных Нечером замечаний и почти забросил остальные дела.

Снова браться за банковское дело было непросто, ведь мне нечего было продать. Я написал Уилкинсону, но не рассчитывал на ответ. Если была возможность увильнуть, он никогда не отвечал. Отчасти это обескураживало: я был высокого мнения о собственных успехах, но не имел ни малейшего понятия, замечает ли их кто-нибудь. Поэтому я написал Джону Стоуну, единственному человеку, кому мог довериться. Не знаю, почему я так поступил: у меня нет привычки в случае затруднений бежать к вышестоящим, но я испытывал потребность обсудить с кем-то вопрос, услышать мнение извне, так сказать.

Он остановился в «Отель дю Лувр»: там для него более или менее постоянно держали апартаменты на время, когда он приезжал по делам в Париж. Поэтому я условился о ленче, хотя и не в шумном ресторане. Мне не хотелось выставлять напоказ, что я вожу знакомство с подобными людьми — как ради них, так и ради меня самого.

Это был приятный ленч — к моему большому удивлению, поскольку в первую нашу встречу Стоун не слишком мне понравился. Он сказал, какое впечатление на него произвели мои успехи, как доволен мистер Уилкинсон, который всем в Уайтхолле трубит про своего юного гения.

— Которого, разумеется, ставит в заслугу себе одному, — сухо добавил Стоун.

— Вы очень добры, — сказал я. — Я не знал, обращают ли хотя бы какое-то внимание на то, что я делаю.

— Бог мой, конечно. Вас уже считают сущим оракулом. Разумеется, у вашего метода еще остается значительная оппозиция, но его успех не слишком оспаривают. Итак, что я могу для вас сделать?

— Трудно сказать. Не знаю, есть ли тут вообще что-то. Возможно, просто пустые химеры. Дело в случайном замечании, которое я услышал на званом обеде в салоне графини фон Футак…

— Вы посещаете ее салон?

— Э… да. Ну, не часто. Иногда. А в чем дело?

— О, ни в чем. Продолжайте. И это замечание?

Я рассказал ему про старого Абрахама Нечера и про его рассуждения о уязвимости лондонского Сити. Прозвучало довольно убого.

— Понимаю, — сказал Стоун, когда я закончил. — И вы думаете, что…

— Не взаправду, не всерьез. Но мне пришло в голову, что это был бы поразительный маневр, если бы кто-то осмелился его провернуть. Но, кроме замечаний вскользь, у меня ничего нет.

— У меня много знакомых в банковских кругах, — задумчиво протянул Стоун, — включая Нечера, прекрасный человек. Но сомневаюсь, что кто-нибудь расскажет мне про подобную махинацию, даже если бы она существовала. Буду слушать с большим вниманием, чем обычно. И, если желаете, с радостью дам вам рекомендации к кое-каким полезным людям.

— Вы очень добры.

От этого он отмахнулся.

— Теперь расскажите мне про графиню.

— Почему?

— О ней судачит весь Париж; мне бы хотелось знать почему.

Я описал Элизабет насколько мог, то есть изложил официальную версию и упомянул про ее триумф (его я приписал не Уилкинсону, а ей) в Биаррице с принцем Уэльским. Я ловил себя на том, что ревную к ее репутации и хочу оставить мои знания о ней исключительно для себя.

— Большего вам не известно? — спросил Стоун, впервые за время нашего знакомства проявляя любопытство.

— А вам?

— Она венгерская графиня, которая решила путешествовать, когда ее муж умер. Думаю, ее семья не одобряла ее брак, и, когда он умер, она была не расположена им про-стать. Я познакомился с ней несколько месяцев назад и подобно вам нашел ее совершенно очаровательной.

Он задумчиво кивнул.

— Через четыре дня я даю небольшой обед для друзей, — сказал он вдруг. — Не хотите ли прийти? Там будет несколько человек, с кем вам, возможно, полезно познакомиться.

— Вы очень добры.

— И не окажете ли вы мне большую услугу, проводив вместо меня графиню в ресторан? Боюсь, у меня весь день будут встречи, и я не знаю точно, когда они закончатся. Хотя сама она любит опаздывать, но весьма не одобряет тех, кто заставляет ждать ее.

— С удовольствием, — сказал я без малейшей заминки, которая выдала бы мое удивление. Не тем, что он ее пригласил, и не тем, что она, по всей видимости, приняла приглашение. Меня поразила неловкая, почти мальчишеская застенчивость в его лице.

Сопровождать на обед женщину, подобную Элизабет, — ощущение, которое хотя бы раз в жизни должен испытать каждый. Я лишь мельком видел ее в роли истинной светской львицы на приеме в Биаррице, и на сей раз все было иначе. Как требовалось, я прибыл в экипаже в восемь, проведя послеобеденные часы за приготовлениями, к которым был совершенно непривычен. Я, как мне представлялось, был сама элегантность, или элегантен настолько, насколько для меня возможно: облачаться в вечерний туалет никогда не принадлежало к излюбленным моим занятиям, и я вполне готов признать, что у меня нет ни малейшего чувства стиля. Но под конец я выглядел вполне сносно, или я так считал. Я, казалось, часы и часы провел за чисткой одежды и борьбой с запонками и галстуком. Мне даже пришлось позвать жену домовладельца, чтобы она мне помогла. Наконец я сдался: если узел моего галстука чуть кривоват, а на пальто остались пылинки, так тому и быть.