— Это был необычный поступок, — сказал я Уилкинсону, когда на следующий день мы ехали в Париж.

Он улыбнулся.

— Принц и впрямь любит полусвет, и он очень ценит красоту, — сказал он.

— Он знает?

— О Господи, нет. Если он когда-нибудь услышит, мне очень долго придется объясняться. И если он когда-нибудь выяснит, что я сознательно…

— Тогда кто она, на его взгляд?

— Мелкая аристократка, чье происхождение слишком низко, чтобы ее включили в «Альманах». Недостаток голубой крови восполняется сияющей красотой. Вы вроде говорили, она не красавица.

— Ну, не была таковой. Во всяком случае, когда я с ней познакомился.

— Так или иначе, это было не вполне моих рук дело. Он пригласил меня на обед, я сказал, что иду на такой-то прием, а он пожелал познакомиться с этой женщиной. Понимаете, он про нее слышал, а сами знаете, каков он. Кстати, скажите ей, пусть даже не задумывается. Если она хотя бы попытается с ним сблизиться, я это пресеку.

Я резко за нее возмутился.

— Вам прекрасно известно, что я имею в виду, — строго сказал он. — Я доподлинно знаю, чем она зарабатывает. Пока она ограничивается жителями Континента, это меня не касается. У принца есть известная слабость, и он любит бывать в Париже.

— Так поэтому?..

— Мне показалось, это станет полезной страховкой. Теперь она у нас в долгу, и часть цены — никакого скандала. Рано или поздно они встретятся в Париже, а когда дело доходит до женщин, он как ребенок в кондитерской. Он действительно не способен устоять. И тем более перед ней. Вы понятия не имеете, сколько времени посольство тратит на сокрытие обстоятельств таких романов. А этому я хочу положить конец заранее. Будьте добры, передайте ей это.

— Очень хорошо.

— Кроме того, он славится скупостью. Она гораздо больше заработает на том, что с ним знакома, чем от того, что с ним спит.

— Я ее извещу.

Если я не описываю восторги жизни шпиона на службе Британской империи, а столько времени трачу, отклоняясь на рассказ об этой женщине, то по двум причинам. Во-первых, эта женщина имеет отношение к моей истории, и, во-вторых, она была гораздо интереснее моей повседневной рутины. Например, по возвращении в Париж немало часов заняли последние штрихи к моему докладу о военно-морской политике Франции, а это потребовало длительных бесед с различными людьми (в моей роли журналиста) на Угольной бирже и просматривания ежедневных бюллетеней оптовых продаж. Увлекательно? Будоражит нервы? Хотите услышать еще? Я так и думал, что нет.

По сути, уголь сам по себе тема более интересная, чем люди, которые им торгуют. Каждый товар и финансовый инструмент привлекают разные типы людей. Торгующие бонами отличаются от торгующих акциями; те, кто торгует товарами, опять же иные, и у каждого товара и каждой биржи свои векселя и свои тратты; у резины, у хлопка, у шерсти, угля, железной руды — свой собственный характер. Уголь скучен, а люди, которые покупают его и продают, еще скучнее. Их мир пылен, лишен красок и удовольствий. Нахальные юнцы, которые начинают продавать нефть и создавать совершенно новый рынок из ничего, гораздо интереснее: в них есть дуновение пустыни, в то время как торговцы углем исполнены уныния угольных шахт Пикардии или методизма Южного Уэльса.

И два дня в неделю я участвовал в торгах — но на свой лад. Вероятно, мне следует остановиться на этом поподробнее, так как оно лучше другого иллюстрирует истинную природу шпионажа. Едва приехав, я арендовал захудалую маленькую контору на рю Рамо, тщательно выбранную с тем, чтобы имела несколько выходов и возможность просматривать улицу внизу в обе стороны — Арнсли Дреннан обучил меня даже большему, чем я сознавал. Контора была хмурая, неуютная и дешевая — идеальная для моих нужд. Потом я зарегистрировал себя как Жюля де Брункера, маклера по экспорту-импорту, и от имени этого вымышленного джентльмена неопределенно голландского происхождения, написал некоему молодому человеку в немецком посольстве, который любительски занимался сбором информации. Этот приятный, но не слишком далекий малый пришел меня повидать, и я предложил ему информацию о будущих учениях британского флота. Сведения были интересные, хотя и совершенно безопасные, но он был счастлив их получить. На следующей неделе за ними последовали еще, и через неделю — новые, пока не настал момент, когда он начал задумываться, а что же мне нужно.

Ничего, сказал я, но сочту разумной платой любую информацию, какая ему попадется о передвижении французских войск в Северной Африке. Подобная информация не имела стратегического интереса для немцев, поэтому, недолго обдумав ситуацию, его начальники согласились.

Затем я связался с офицером в русском посольстве, в австрийском посольстве и во французской разведке и предложил им всем ту же самую информацию. Все достаточно заинтересовались, и от русских я со временем получил взамен сведения о новой французской пушке, от австрийцев — сведения о французской и немецкой дипломатической корреспонденции, а французы выдали мне характеристики немецкой брони — упорядоченная, эта информация была передана в компании Джона Стоуна и помогла устранить некоторые недостатки в производстве британской стали.

Так оно и происходило: я действительно был брокером, покупал информацию и перепродавал ее. Достоинство информации в том, что в отличие от золота ее возможно воспроизвести в точности. Одни и те же данные о кораблестроении в Британии, например, можно обменять на сведения из полдюжины различных источников, и каждое из них, в свою очередь, способно многократно умножиться. Поэтому я поставил информацию о новой двенадцатидюймовой пушке «Виккерса». А взамен получил подробные сведения о новой гаубице на вооружении немецкой армии, потребностях австрийской армии в лошадях, позиции итальянского правительства по переговорам в Северной Африке и истинной политике французского правительства в отношении британского влияния на Верхнем Ниле. Характеристики немецкой гаубицы были обменены затем на новую информацию. Прелесть системы заключалась в том, что ни от кого конкретно я не требовал сведений, способных нанести вред его собственной стране, а запрашивал материал сам по себе безвредный (пока не будет совмещен со сведениями из других источников) или потенциально опасный для иностранного соперника. Шпионы в большинстве бюрократы; у них есть хозяева, которых надо удовлетворять, и при ведении дел они должны принимать это в расчет; поставляя информацию, я облегчал им жизнь, поэтому они считали меня человеком, с которым полезно вести дела. Разумеется, практичной моя система оставалась ровно до тех пор, пока я обладал монополией на метод, иначе одна и та же информация всплывала бы снова и снова.

С очень небольшим, так сказать, начальным капиталом я стал пожинать недурные прибыли, и не думайте, что от меня укрылось сходство моего подхода с подходом Элизабет. Мы оба торговали специализированным товаром и использовали слабости рынка, чтобы продавать одно и то же многим потребителям одновременно. Успех зависел от того, чтобы каждый потребитель не подозревал о существовании остальных. Эта опасность подстерегала нас обоих.

Так, в тот период, когда я старался увлечь себя Угольной биржей, единственное мое истинное отвлечение исходило от Элизабет. Меня заинтересовали ее акционеры. Надеюсь, вы понимаете, что не из каких-либо вуайеристских соображений, а ради самой информации. А потому, вернувшись в Париж, я велел Жюлю, моему верному и натасканному пехотинцу, занять позицию вблизи ее дома, чтобы наблюдать за посетителями.

Полезный парнишка, этот Жюль. Он был сыном Роже Маршана, отставного солдата с неизлечимой неприязнью к дисциплине, связанной как с армией, так и с более обычной оплачиваемой работой, которого держал у себя на неполный день Томас Барклай.

— Поскольку ногами работать будете вы, пусть Роже вам помогает, — умолял Барклай, хотя одного взгляда на Маршана (который слегка покачивался, когда нас познакомили) хватило, чтобы я сказал, что никак не могу лишить его столь полезного сотрудника.