Она опять рассмеялась.

— Конечно, он женат. Я о том, что он небогат. А если верить слухам, он дает ей по пятьдесят тысяч в месяц.

— Что?

— Вы правда настолько наивны?

— Наверное, да, — признался я, вероятно, очень убедительно, так как на ее лицо вернулось прежнее жалостливое и презрительное выражение. — Уверен, это никак не может быть правдой.

— Вот это, — она похлопала меня по руке, — очень мило с вашей стороны.

— Но даже будь это правдой, где он их берет? Я имею в виду Рувье.

Она пожала плечами:

— Понятия не имею. А где министр финансов может взять деньги? Трудный вопрос, верно?

— Неужели есть что-то, чего вы не знаете?

— Про вас мне ничего не известно, молодой человек. Но опять же, возможно, вы не слишком интересны. Возможно, и знать-то нечего.

— Наверное, вы правы.

— У каждого в Париже есть тайна, и каждый думает, что про нее никому не известно. Даже мой муж считает, что я верю ему, когда он говорит, что возвращается на час в контору. — Она произнесла это беспечно, но отвернулась посмотреть в окно. — Держитесь журналистики, мистер Корт, где вам никогда не придется ничего понимать. Не то вы обнаружите, что Париж — жестокое и безжалостное место. И передайте это своей загадочной графине. Ее новизна сходит на нет, и многие получат слишком уж большое удовольствие от ее падения.

Я попрощался с ней у двери ее дома, ее слова эхом отдавались у меня в ушах. Было поздно, и на следующее утро меня ждала работа. Мне хотелось выспаться.

Отправляясь в Бельвиль навестить Симона, я взял с собой пистолет. Я упоминал, что не любил огнестрельное оружие, я до сих пор его не люблю. Но на той стадии я не мог ни к кому обратиться за помощью в подобном деле, а Симон (как мне помнилось) был очень крупным мужчиной. Я был гораздо проворнее и, как я думал, вероятно, опытнее, но если мне действительно приходится драться, я предпочитаю, чтобы исход был вне сомнений. В подобных случаях мало проку от победы едва-едва.

Встреча, по сути, прошла очень легко: Симон не имел опыта в притворстве. Он просто-напросто снял комнату под вымышленным именем, этим его меры предосторожности исчерпывались. Надо было только подождать и удостовериться, что он дома, потом подняться по лестнице и войти. Это были захудалые меблирашки, неосвещенные и запущенные, хозяева которых сдавали комнаты постоянным и сезонным рабочим без излишних вопросов. Приют безнадежности и отчаяния, холодный и гнетущий. В такое время суток он почти пустовал, только консьержка сидела на первом этаже, а комната Симона была на самом верху, так что она все равно ничего не услышит. Мне не помешают.

— Доброе утро, Симон. Полагаю, ты в добром здравии. Графиня о тебе беспокоится. Тебе правда не следовало так сбегать, знаешь ли. Даже не предупредив как полагается, что хочешь уволиться.

Он вытаращился на меня изумленно — был слишком туп, чтобы понять, как легко было его найти. Моего внезапного появления у него на пороге самого по себе было почти достаточно, чтобы выиграть схватку: он с самого начала растерялся и — благоразумно или нет — решил, что лучшим ответом будет запирательство. Однако он выдал взгляд коровьего непонимания, от которого его лицо стало настолько глупым, что трудно было не расхохотаться.

— Можно, я сяду?

Не дожидаясь ответа, я занял единственный в комнате стул, шаткую конструкцию, казавшуюся крайне ненадежной. Для убедительности я достал пистолет и положил его на стол. Я не касался его, но лежал он так, что целил в Симона.

— Графиня тревожится, что ты не получил жалованья за последнюю неделю, — сказал я. — Поэтому попросила меня тебя навестить и убедиться, что с тобой все в порядке.

На мгновение он было решил, что, невзирая на пистолет, легко отделался, но потом даже до него дошло, что это еще не все.

— Она беспокоится, что ты нечаянно мог взять кое-что из ее имущества. Она хочет получить это назад.

— Я ничего не брал. — У него был низкий, странно культурный голос, и почти казалось, что голос этот исходит от совершенно иного человека.

— Ну же, Симон. Мы оба знаем, что это не так. Я пришел забрать эти вещи. Взамен я уплачу тебе сумму, которая тебе причитается.

Он пожал плечами, к нему возвращалась уверенность.

— У меня ничего нет. Что вы сделаете? Позовете полицию?

Я задумался.

— Полагаю, что нет. Тебе, как и мне, известно, что это была бы неудачная мысль.

— Значит, вам не повезло.

— Нет. Я тебя застрелю.

Взяв со стола пистолет, я театрально проверил, заряжен ли он.

— Сначала колени, потом локти. С чего хочешь начать?

Тут я немного подредактировал. Произнося эту фразу, я был далеко не спокоен: отчаянно потел и едва-едва сдерживал дрожь в голосе. Вероятно, это сделало свое дело, убедило его, что я говорю серьезно. Нервный человек при оружии — гораздо опаснее спокойного и уравновешенного.

Симон был не слишком умен, зато хорошо умел оценивать свое положение. От сопротивления он ничего не выигрывал. Только глупая гордость могла бы помешать ему подчиниться моим требованиям.

— Где дневники? — спросил я.

— У меня их нет.

— Но ты их украл?

— Она не графиня.

— Конечно, нет, — ровно ответил я. — Она просто шлюха. Ты же не думал, что тебе взаправду за них заплатят, верно? Где они?

— О нет, тут больше. Гораздо больше, — начал глумиться он. — Вы многого про нее не знаете.

— Без сомнения, но не могу сказать, что это меня беспокоит. Где они?

Он усмехнулся:

— Я же сказал, их у меня нет.

— У кого они?

— У одного человека. Моего друга. Хорошего друга. Он для меня их бережет.

Ах вот как! Время было позднее, я устал. Раздраженно вздохнув, я взял пистолет.

— Кто он? — повторил я.

— Десять тысяч, — ответил он с вызовом.

— Ты, наверное, глупцом меня считаешь. Просто скажи, где они?

— Они для вас десяти тысяч стоят, мистер Корт, — сказал он. — Я и про вас тоже читал.

Это было ошибкой. Я взял пистолет, подумал с минуту, потом выстрелил ему в ногу — в точности, как меня учили. Симон рухнул на пол, зажимая бедро и вопя; я затолкал ему в рот тряпку и прижимал к полу, пока он не замолк, но старался по возможности избегать расползающейся по полу лужи крови. Теперь я был совершенно спокоен.

— Кто он? — еще раз спросил я.

Понадобилось много времени, чтобы выбить из него признание, но от того, что он наконец сказал, у меня упало сердце. Арнсли Дреннан вернулся в мою жизнь. Этот человек зовет себя Лефевром, сказал Симон. Лет пятидесяти, светлые волосы. Тонкий шрам на щеке. Он познакомился с ним в баре, они разговорились. Лефевр предложил помочь, был очень убедителен…

Не замечая его стонов, я снова опустился на стул. Это были плохие новости. Случайный вор, заделавшийся шантажистом, вроде Симона, — простая задачка, а вот Арнсли Дреннан — совсем иное дело, враг гораздо внушительнее.

— Где он?

И опять на внятный ответ ушло немало времени.

— Я не знаю. Я правда не знаю, — заскулил он, когда я предупреждающе поднял пистолет. — Я же сказал, я познакомился с ним в баре.

В том самом баре, куда водил меня однажды Дреннан. Смешно было бы надеяться, что он снимает ту же комнату, но попытаться стоило. Я с сомнением посмотрел на Симона. Он вполне способен рассказать про мой визит Дреннану. Он многое знает про Элизабет. И про меня.

В здании было тихо, когда через несколько минут я спустился по лестнице и вышел на улицу. И на второй выстрел тоже никто внимания не обратил.

Остаток дня я провел, разыскивая Дреннана, но тщетно. Он давно уже съехал с комнаты, где я увидел его впервые. Больше я ничего не узнал, но к тому времени я был не в лучшей форме. У меня был шок. Кажется, я ясно дал понять, что я не человек действия. Я не люблю насилия, оно меня возмущает. Меня ужаснуло содеянное, когда вполне до меня дошло, хотя я и очень старался не думать про сцену в той жалкой комнатенке, про последнее выражение на лице Симона. Более всего меня пугало отсутствие эмоций. Я не промедлил, не попытался найти иной выход, даже не рассмотрел иные варианты. Симон стоял на пути. Проблема. Угроза. Теперь нет. Я не испытывал раскаяния, а следовало бы; я был не тем человеком, которым себя считал. Ночью я спал так же хорошо, как если бы вечер провел, обедая с другом, без тени забот на целом свете.