— Ну? — спросил он.

— Снесите все.

— Что?

— Все целиком. Сровняйте с землей. И стройте заново. В жизни не видел такой рухляди. Удивительно, как оно еще стоит.

Корт встревожился.

— Меня пригласили реставрировать его, а не сносить, — сказал он. — Владельцы приобрели палаццо шестнадцатого века, и вот что они рассчитывают получить, когда я закончу.

— Значит, они идиоты.

— Возможно. Но клиент всегда прав.

Макинтайр презрительно фыркнул.

— Клиент никогда не бывает прав. Игнорируйте их. Дайте им то, в чем они нуждаются, что бы там они себе ни воображали.

— Никто не нуждается в венецианском палаццо, — сказал Корт раздраженно. — И когда я буду тверже стоять на ногах, возможно, я последую вашему совету. А пока у меня всего один клиент, и мне никак нельзя его потерять, снеся его дом.

— Ну, так подождите. Он все равно рухнет. Или, если предпочтете, я могу вернуться вечером. — Он умолк и внимательно оглядел руину. — Один небольшой заряд вон в том углу, где смыкаются две несущие стены, — он указал, — и к утру вообще ничего не останется. И тогда вы сможете показать, какой вы архитектор.

Корт побелел при одной только мысли, затем внимательно посмотрел на него.

— Я не догадывался, что у вас есть чувство юмора.

— Его и нет. Это просто наиболее разумный выход, — буркнул Макинтайр, словно оскорбленный намеком, будто он способен шутить. — Но если вы решили тратить зря деньги ваших клиентов…

— Твердо решил.

— В таком случае вам необходимы каркасные крепления. Три на шесть будет достаточно. Дюймов, имею я в виду. Сужающиеся два с половиной на четыре для верхних этажей. Возможно, меньше. Мне надо сделать расчеты. Если надстроить заднюю и боковые стены для укрепления здания, вес крыши примет внутренний каркас, а не сами стены, слишком слабые, чтобы поддерживать ее. Вам придется устанавливать крепления и книзу, чтобы облегчить вес на уровне фундамента…

Он помолчал и задумался.

— Полагаю, фундамент имеется.

Корт покачал головой.

— Сомневаюсь, — ответил он. — Большинство этих зданий стоят на деревянных сваях и жидкой грязи. Вот почему стены такие тонкие. Будь они тяжелее, то утонули бы.

Макинтайр плотно сжал губы и, покачиваясь, задумался. Он явно испытывал немалое удовольствие.

— В таком случае некоторые вам придется утопить, но под углом, чтобы они приняли вес креплений и крыши, рассредоточив его ровнее. Иначе вы просто опрокинете стены. Понимаете, вам требуется внутренний крепежный каркас, так чтобы стены были всего лишь завесами, прячущими подлинное сооружение.

— Но будет ли он достаточно крепок?

— Конечно, будет. На надежном крепежном каркасе я мог бы сбалансировать броненосец.

— Этого не понадобится.

Макинтайр снова что-то буркнул и начал следовать собственному ходу мыслей, иногда бормоча какие-то слова, потом, выхватив из кармана блокнот, принялся строчить иероглифы.

— Поглядите! — сказал он, сунув блокнот под нос Корту. — Что скажете?

Архитектор внимательно вперился в листок, силясь понять, что предлагает пожилой инженер. Затем его лицо прояснилось, и он улыбнулся.

— Очень умно, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я построил еще одно здание внутри существующего.

— Вот именно. Легкое, надежное и в пятьдесят раз более крепкое. Вам не придется сносить старое, но вы должны построить новое. Наилучший выход из положения.

— Расходы?

— Железо недорого даже здесь. Соттини в Местре его поставят. Но постройка обойдется недешево. И вы не можете полагаться на ваших нынешних придурков. Лучше избавьтесь от них и подберите новую команду. Опять-таки, я могу тут кое-кого посоветовать, если хотите.

Лицо Корта преисполнилось безграничной благодарностью. Макинтайр притворился, будто ничего не заметил.

— Подумал, что стоит предложить. В том-то и беда архитекторов. Знают всю подноготную готических окон и ничегошеньки про нагрузки на стены. Дальше некуда! Всего вам хорошего.

И он зашагал прочь, не откликаясь на наши слова прощания.

— Господи, — сказал я, — прямо-таки стихийная сила.

Корт не слушал. Он глядел то на ветхие стены, то на лист с заметками, который Макинтайр сунул ему перед уходом. Туда-сюда метались его глаза, прищуренные от прикидок.

— Очень умно, — сказал он. — Нет, правда, очень умно. Дешевле, надежнее и быстрее. В принципе. Боже мой!

— Что?

— Если бы это была моя идея! Вот тогда бы мой дядя переменил свое мнение обо мне.

Меня покоробили эти слова. Их тоскливость.

— По моему опыту, — отозвался я, — важнее найти хороший совет и воспользоваться им. Не обязательно придумывать все самому.

— Только не в архитектуре, — ответил он. — И не с моим дядей. — Он вздохнул. — Надеюсь только, что Макинтайр не остынет к своей идее. Стоит ему разрешить проблему в уме, и он утрачивает интерес. Кроме того, он чуть-чуть излишне пьет.

Он стремительно обретал выражение человека, который хотел бы остаться один, хотя было неясно, чем он мог бы заняться. Не желая навязываться, я поблагодарил его за то, что он составил мне компанию, и за то, что он показал мне Венецию в необычном ракурсе. Затем, спросив дорогу, я оставил его стоять среди развалин и направился к себе в отель.

Я проспал много часов, крепко, без сновидений, хотя отнюдь не в моих привычках было бездельничать днем. Я положил голову на подушку примерно в десять утра и проснулся в начале вечера, что меня сильно рассердило. Я пропустил весь день, а вдобавок обеспечил себе бессонную ночь. Приглашение Корта пообедать с ним и его друзьями совершенно стерлось из моей памяти, что большого значения не имело. Я ведь не позаботился спросить, где они будут обедать, и в любом случае у меня не было ни малейшего желания проводить вечер в чьей-либо компании. Я предпочитал осмотреть место, ради которого проехал такое расстояние, а пока не видел практически ничего, кроме железнодорожного вокзала, нескольких улиц и руины, притворяющейся домом.

А потому я отправился погулять. И был заворожен, как никогда в жизни ни прежде, ни после. Я по природе не романтичен — учитывая мою небольшую репутацию в мире, удивительно, что я вообще побеспокоился упомянуть про это. Я не потрачу вздоха при виде заката, каким бы великолепным он ни был. Я просто вижу свет звезды, таким-то и таким-то образом преломляющийся в атмосфере с предсказуемыми, пусть и приятными для глаз световыми эффектами. Города воздействуют на меня еще меньше. Они — машины для производства денег, и в этом их единственное назначение. Созданные для обмена товаров и рабочей силы, они функционируют либо хорошо, либо плохо. Лондон был и все еще остается самым идеальным городом, какой только видел мир, эффективным и направленным на одну эту цель, не отвлекая энергию или ресурсы на развлечение публики, как Париж. Хотя даже Лондон может вскоре уступить свой венец городу, еще более целеустремленному и беспощадному, если мои впечатления от Нью-Йорка верны.

Венеция, по контрасту, цели не имеет. Там нет ни обмена товарами, ни движения капитала. Осталась только шелуха производства, давным-давно устаревшего. Оно также было рождено торговлей, и теперь не более чем окаменевший капитал. Но сам капитал скрылся, оставив лишь труп, который покинула душа. Его и следовало покинуть, бросить сгнить в живописную руину, как сами венецианцы оставили остров Торчелло вместе с собором и всем прочим, едва в нем отпала нужда.

Так я верю, и я отстаивал свои взгляды в спорах со многими сентиментальными идеалистами, разражавшимися потоками красноречия о достославном прошлом и о том, как деградировала человеческая жизнь под гнетом современной эпохи. Чепуха. Мы живем на высочайшем уровне, которого когда-либо достигала человеческая цивилизация, и сотворили ее люди вроде меня.

И тем не менее моя венецианская проблема по-прежнему со мной. Все, что я говорю о Венеции, — правда, и в тот первый вечер я ходил почти семь часов, не останавливаясь, чтобы поесть, выпить или передохнуть, позабыв про мою карту, не заботясь о том, где я нахожусь или на что гляжу. Я был загипнотизирован, ошеломлен. И не понимал почему. Причина крылась не в том, что обычно очаровывает людей. Панорамы и дворцы, церкви и произведения искусства — все это я достаточно ценю, но не до страсти. Я бы назвал ее дух, рискнув выглядеть глупым, и, как я уже указал, наиболее очевидные проявления этого духа свидетельствовали о деградации и разложении. И причиной был не свет, поскольку почти все время я шел в темноте, и не звуки, поскольку это тишайшее из всех мест, какие мне довелось посетить. Средняя английская деревня с несколькими сотнями жителей куда шумнее. Я не могу предложить убедительного объяснения, хотя, когда я рассказал Элизабет про эту мою реакцию, она предположила, что я не хотел сопротивляться чарам Венеции, что, разочарованный Флоренцией и Неаполем, и прочими городами, где я побывал, я хотел быть соблазненным, что я покорился не тому, чем она была, а тому, чем я хотел, чтобы она была в тот особый момент. И что, возбудив во мне такое чувство, она навсегда осталась связанной с этим чувством. Я попытался быть распутным и потерпел неудачу, попытался быть эстетом и потерпел неудачу, а теперь я ничего не планировал и преуспел превыше всех моих ожиданий. Это объяснение не хуже всякого другого, однако, содержи мой рассказ больше подробностей, она могла бы найти другую интерпретацию.