— Счастливчик!

— То есть пока. Я думал остаться здесь по меньшей мере на несколько недель. Но не могу сказать, что с вашей подачи город выглядит хоть сколько-нибудь заманчивым. Десять минут с вами, и любой разумный человек упакует чемоданы и поспешит на вокзал.

Он засмеялся.

— Вы убедитесь, что мы предпочитаем приберегать его для себя.

— Мы?

— Сброд бездельников, перекати-поле и искателей приключений, которых выбрасывает сюда прибой. Они — те немногие иностранцы в Венеции. Железная дорога и конец оккупации начинают менять положение. Но поскольку мест, где могут остановиться приезжие, мало, существует предел числу, сколько их вообще может наехать.

Интересное наблюдение, которое я убрал в глубину памяти на будущее. Бродя по улицам в следующие недели, я убедился, что Корт был прав. Колоссальный рынок для гостиниц, которые обеспечат приезжим защиту от мерзостей венецианской жизни. Французы, я знал, ушли далеко вперед в этой области, настроив гигантские дворцы посреди городов, предлагающие всевозможную роскошь путешественникам, готовым хорошо платить, лишь бы избежать подлинного соприкосновения с местами, которые они посещают. Питаемый железными дорогами, дирижируемый Томасом Куком, любой отель, расположенный в конце линии к заманчивому месту назначения, никак не мог не преуспеть.

Даже на этом этапе я отверг идею заключить коммерческий союз с мистером Кортом в той или иной области. Я рано убедился, что испытывать симпатию к кому-то, доверять кому-то и использовать кого-то — три абсолютно разные вещи. Мистер Корт твердо принадлежал к первой категории. Я всегда имел тенденцию выбирать людей из самых разных мест. Мое суждение и мое состояние суть одно. Быть симпатичным и быть полезным — качества вполне совместимые, но они не идентичны.

Корт был приятным человеком, умным и забавным. К тому же честным и порядочным. Однако назначить его на ответственную должность было бы глупо. Он был слишком склонен отчаиваться, слишком легко терял присутствие духа. Он не умел справиться даже с десятком нерадивых работников. Он питал некоторое желание преуспеть, но оно не горело в нем настолько жарко, чтобы ради достижения успеха он был бы готов совладать со своим характером. Он куда больше желал покоя. Увы, он не обрел ни того ни другого.

Тем не менее мы провели вместе приятные полчаса, и его общество я нашел очень привлекательным. Он был превосходным рассказчиком и кладезем всевозможных сведений о Венеции. Настолько, что я пригласил его пообедать вечером — приглашение, которое он принял, но затем вспомнил, что это была среда.

— Среда?

— Дотторе Мараньони дома в кафе.

— Дома в кафе?

Он засмеялся.

— Венецианцы редко принимают гостей дома. За шесть месяцев я практически ни разу не переступал порог жилого венецианского дома. Когда они устраивают прием, то обычно в общественных местах. Сегодня приемный день Мараньони. А почему бы и вам не пойти? Я с радостью представлю вас моему ограниченному кругу знакомых, каков он ни есть.

Я согласился, а Корт виновато взглянул на часы.

— Господи, я опоздаю! — воскликнул он, спрыгивая со скамьи. — Макинтайр будет в ярости. Пойдемте, познакомьтесь с ним. Думаю, вы друг друга возненавидите с первого взгляда.

Он крикнул «всего хорошего» сквозь дверь, нахлобучил шляпу и рванулся прочь. Я последовал за ним, говоря:

— Но почему он мне не понравится? Или я ему? В нормальных обстоятельствах я считаю себя вполне сносным.

— Вы существо из плоти и крови, — ответил Корт. — А потому омерзительны. Будь вы сделаны из стали, будь вы чем-то, что можно довести до совершенства на токарном станке, поддавайся ваши движения измерениям с точностью до одной тысячной дюйма, тогда Макинтайр мог бы вас одобрить. А без этого, боюсь, нет. Он ненавидит все человечество, за исключением своей дочки, которую он создал сам из пушечного металла и шарикоподшипников.

— И тем не менее он помогает вам?

— Только потому, что есть требующая решения проблема. Предложил он, я бы никогда сам не попросил, хотя он единственный из всех, кого я знаю здесь, кто способен помочь. О Господи, он уже там.

Мы как раз повернули за угол в улочку со входом в палаццо, и перед тяжелыми деревянными дверями, которые примерно сорок пять минут назад обмолачивала отчаявшаяся голова Корта, стоял мужчина со свирепо нахмуренным багровым лицом.

Бесспорно, «дружелюбный» было не тем словом, которое приходило на ум. Он стоял, широко расставив ноги, тяжелые сапоги вдавливались в грязь, будто древесные стволы. Неимоверно широкие плечи — настолько, что он еле умещался в своем костюме. Руки глубоко засунуты в карманы. Он в злобной досаде топнул ногой и забарабанил кулаками в дверь. И тут увидел нас.

— Корт! Откройте дверь! По-вашему, мне сегодня больше нечем заняться?

Корт, пока мы подходили, нервно задышал.

— Так любезно с вашей стороны прийти сюда, — продолжал Макинтайр ядовито. — Так мило устроить для меня это утреннее развлечение. Заполнить часы моего ничегонеделанья.

— Простите, простите, — бормотал Корт. — Видите ли, рабочие опять не пришли.

— И это моя вина?

— Нет. Простите. Могу ли я представить вам мистера Стоуна? Я только что познакомился с ним.

Я протянул руку, Макинтайр проигнорировал ее, удостоил меня небрежного кивка и продолжал добивать бедного, совсем поникшего Корта.

— На сегодня утром я наметил важный опыт. И отложил его, чтобы помочь вам. По-моему, наименьшее, что вы могли бы сделать…

— Прекратите жаловаться, — внезапно вмешался я, — не то и остальное утро пропадет для вас впустую.

Очень грубо с моей стороны, но и вполовину не так оскорбительно, как поведение Макинтайра. Я прикинул, что ему попросту нравится тиранить людей, когда он в скверном настроении, и что отвечать ему грубостью на грубость будет в подобной ситуации лучшим выходом. Бедный Корт был слишком запуган, чтобы защищаться. Его выбор, но я не видел, с какой стати я должен это терпеть.

Поток красноречия Макинтайра мгновенно иссяк. Его рот захлопнулся, и он обратил взгляд (поразительные голубые глаза, заметил я, ясные и большие) на меня. Наступила тяжелая пауза, а затем он издал громкое «пфа!» и сунул руки назад в карманы.

— Ладно, — пробурчал он. — Пошли!

Все в нем указывало на сильного человека с несгибаемым характером. Бесспорно, он был неотесан, но Англии с избытком хватает благовоспитанных и учтивых. Макинтайр был человеком, в чьих руках дело спорится, а найти таких куда труднее. Он не тратил время на лесть или на маскировку неловкости умелой фразой. Человек, которого лучше избегать на раутах, но бесценный в сражении… или на заводе. Корт тем временем выудил из кармана массивный ключ и отпер огромную старинную дверь, которую отворил, навалившись на нее всем телом. Она поддалась со скрежетом, будто крик мертвеца в муках ада. Макинтайр и я вошли следом за ним.

На манер многих венецианских палаццо (как я убедился позднее) проход вел во внутренний дворик, предназначенный для домашних дел. Другой фасад, выходивший на рио ди Каннареджо, обладал положенным архитектурным великолепием, предназначенным впечатлять прохожих. Как он выглядел, я еще не знал, но из дворика смотрелся ужасающе. Только-только можно было различить, что перед тобой здание, но после того, как в него попало несколько пушечных снарядов. Повсюду кругом — обломки, груды кирпича и камней, куски бревен. К стенам пристроены шаткие деревянные леса, предположительно чтобы обеспечить доступ рабочим, но вряд ли способные выдержать вес более двух человек одновременно. С кучи бревен на нас подозрительно уставились десяток кошек, единственные признаки живой жизни.

Корт поглядел на этот хаос скорбно, я — с изумлением. Макинтайр не уделил ему и йоты внимания. Он направился прямиком к лесам, прихватил по дороге приставную лестницу и начал взбираться. Корт неохотно следовал за ним, а я смотрел снизу.

Макинтайр был поразительно ловок и бесстрашен: на высоте примерно шестидесяти — семидесяти футов перепрыгивал разрушенную кладку, иногда нагибаясь или отшвыривая ногой обломки кирпичей, каскадом слетавшие вниз. Я уже собрался взобраться к ним, но тут он спустился на твердую землю, выглядя лишь чуть-чуть менее нахмуренным, чем раньше. Корт последовал за ним, куда опасливее.