— Конечно, я вам верю, — сказал я.

Перечитав это, я вижу, что выгляжу дураком. Возможно, я им и был. Я уже объяснял, что Элизабет принадлежала миру, о котором я ничего не знал. Полагаю, совершенно очевидно, что с самого начала мое презрение и подозрительность сочетались с равной долей завороженности. Ее образ жизни, деньги, слуги, туалеты, картины, досуг, да и просто изобилие всего, опьяняли самой близостью к ним. Отъединить ее от этого окружения было невозможно, но, думаю, ее обвораживающая загадочность не уменьшилась бы, даже будь она гораздо беднее. Она была пленительной. Смена настроений, вспышки гнева и такие же вспышки доброты; то, как ранимость сменялась стальной решимостью; чувство юмора, внезапно уступавшее место глубокой серьезности. Ее непредсказуемость гипнотизировала.

Даже то, как она третировала других, подобно миссис Винкотти. Неприятное зрелище, но мне было важнее, что меня она не третирует, во всяком случае, не часто. Это внушало мне ощущение моей особенности. Я упивался им, потому что оно было мне необходимо; ничего подобного я прежде не испытывал. А когда все кончилось, я унес его с собой, как бесценное сокровище. Она заставляла людей — мужчин, будем точны — ощущать себя лучшими, чем они были на самом деле, более талантливыми, более красивыми, более достойными уважения. И это не было обманом, приемом подчинять других своей воле для достижения своей цели, хотя было и этим. Это было, я убежден, абсолютно подлинным, своего рода душевная щедрость, пусть она и пускала ее в ход себе на пользу.

— Ну, так последнее. Деньги.

— В каком смысле?

— Они, совершенно очевидно, куда-то ушли. Было бы полезно установить куда, если возможно. Мой друг Франклин…

— Нет! — сказала она резко. — Категорически нет. Вы дали мне слово, что будете хранить все в секрете, и должны его сдержать.

— Но это специальная область, — попытался я объяснить. — Бухгалтерские книги, высокие финансы и прочее в том же роде. Я ничего в них не смыслю, и это не то, для чего вы меня наняли. Знай вы заранее, что вам понадобится кто-то способный выковыривать секреты из сводного баланса, не сомневаюсь, вы не выбрали бы меня.

— Вы умный человек, Мэтью. И мы должны выжимать все, чем располагаем. Я не отрицаю, что помощь эксперта была бы полезной, а говорю только, что вы не должны никому проронить ни единого слова.

Франклин, подумал я, мысленно застонав. Сейд. Оба узнали и поняли куда больше, чем я. Я думал, что могу положиться на них обоих, но вдруг я ошибся? Что, если Франклин решит блеснуть перед сослуживцами? А то и войти в милость к своему начальству? «Я думаю, вам следует сбыть ваши акции „Риальто“…»

— Я не знаю, как много выяснил Франклин… — сказал я, балансируя между откровенностью и притворством. Говоря, я ощутил тепло под воротничком, и она посмотрела на меня вопросительно. Оставалось надеяться, что я не такой плохой лжец, каким себя чувствовал. В конце-то концов, я был уверен, что сумею все-таки убедить Франклина помалкивать.

— Кто-нибудь еще?

— И мой редактор намекнул, что кое-кто считает вас агентом Двойственного союза и встревожен, что столь значительная часть военного производства Империи находится в ваших руках.

— Но ведь это не так, — коротко бросила она. — В настоящее время она в руках душеприказчика. И останется в них, пока это дело не будет улажено.

Я посмотрел на нее с любопытством.

— А-а! — сказал я.

— Найдите этого ребенка, мистер Брэддок, — сказала она с легкой улыбкой. — И благодарность кайзера вам обеспечена.

Я поглядел на нее с ужасом. Она раздраженно вздохнула.

— Шутка, Мэтью, шутка.

— А. Да. Отлично.

Расставшись с Элизабет, я отправился за угол в паб, чтобы вдохнуть вонючий воздух нормальности и привести свои мысли в порядок. Прошу, не думайте, будто на это были шансы. Я пропущу все лишнее и оставлю только факты, связанные с лордом Рейвенсклиффом. Правду сказать, я мозговал над ними лишь ничтожную часть моего времени. Остальное было почти маниакально занято чувствами к его жене. Не стану останавливаться на них; те, кто побывал в моем положении, прекрасно все поймут сами, а кто не побывал, не сумеют их вообразить. Вместо того я притворюсь, будто с ясной головой и упорядоченными мыслями принялся записывать в блокнотик факты и теории.

Одно было совершенно ясно: обстоятельства, сделавшие совершенно невозможным отыскать этого ребенка, означали, что контроль над бизнесом Рейвенсклиффа, его империей оказался полуперманентно в руках душеприказчика. А кто он, собственно, такой, этот Майкл Кардано?

Чем дольше я рассуждал над этим, тем во все большее волнение приходил. Вмешательство Корта, когда Рейвенсклифф погиб? Он скрыл этот факт на трое суток и благодаря выигранному времени обеспечил вмешательство банка «Барингс» и поддержание цены акций. Рухни цена, Сити потребовало бы полного отчета, гарантий, что предприятия держатся на прочной основе. А в подобной атмосфере легко могло выплыть, что основы этой вовсе нет. И даже хуже, быть может: прискорбная информация касательно неподкупной честности многих виднейших политических фигур тоже ведь могла стать достоянием гласности. Правительственный кризис в сочетании с крахом крупнейшего производителя оружия в стране — отнюдь не идеальная подготовка, чтобы помериться силами с нашим величайшим врагом. Нетрудно было увидеть, что человек, подобный Корту, счел бы кражу папки с документами мелочью по сравнению с предотвращением катастрофы. И я полагал, исходя из моей скудной осведомленности в этих вещах, почерпнутой из чтения шпионских романов, что проникнуть в дом и выкрасть документы особой сложности не составляет.

Во всяком случае, этот вопрос получил ответ, меня удовлетворяющий, хотя, пожалуй, и не вполне. Но оставалось еще много других.

Самый большой, разумеется, касался денег. Франклин не слишком обучил меня разбираться в финансах, но я понимал, что извлеченная из компании крупная сумма должна куда-то попасть. Так куда девались миллионы Рейвенсклиффа? Затем оставались менее значимые проблемы анархистов и спиритуалистки. Почему Рейвенсклифф контактировал с людьми, которых предположительно презирал? На этот последний вопрос ответа у меня не было. Но раз уж мне не хватало опыта, чтобы попытаться взяться за первые, я решил, что имеет смысл начать с последних. Личности вроде этой колдуньи были как раз по моей части. В конце-то концов, я же освещал убийства. Я закрыл блокнот, сунул его в карман и допил пиво.

У меня оставались нацарапанные мною кое-какие сведения, и я перечитывал их, пока омнибус громыхал в направлении Тоттенхем-Корт-роуд. Колдунья не была особо преуспевающим образчиком своей профессии главным образом из-за своей личности — мне не удалось заручиться ничьим мнением о качестве ее ауры или респектабельности спиритических посредников вообще. Хотя она звалась мадам Бонинская, фамилия, несомненно, была придуманной; все объявлявшие себя медиумами брали имена в таком роде, прозрачно намекая на цыганскую кровь, экзотическую родословную. Ничего другого и ждать было нельзя: кто бы поверил, что уроженка Тутинг-Бека обладает даром общения с потусторонними силами. Ее подлинное имя и возраст оставались тайной; полицейские врачи заключили, что ей по меньшей мере было за пятьдесят, хотя откровенно говорили (не для протокола), что ее распухшее дряхлое тело было так измождено пьянством, что она вполне могла быть на десять лет моложе или старше. Не установили и ее подлинную личность. Известно было лишь, что она приехала в Англию за несколько месяцев до смерти, а перед тем занималась своим ремеслом в Германии и Франции, водя за нос легковерных завсегдатаев таких курортов, как Баден-Баден или Виши. Они изнывали от ничегонеделанья и были рады поразвлечься, и она прилично зарабатывала на жизнь. Имелось легкое подозрение, что она поставляла девушек клиентам мужского пола, но поймана на этом не была. Почему она покинула Континент ради Англии, осталось неизвестным.