Я же растерялся: воображение смутно рисовало мне, что я просто встречу леди Рейвенсклифф, прогуливающуюся по променаду, но, очевидно, такого не случится. Раздумывая над этим, я медленно шел по Эспланаде к Египетскому дому, современной громадине с имитацией тюдоровской кирпичной кладки, которую на неделю сняли Баринги. Порассматривав ее какое-то время, я перевел взгляд на пролив Солент, где стояла на якоре «Виктория и Альберт», и неспешно вернулся в центр городка. Я пробовал расспросить гребца с королевской яхты, но он понятия не имел, кто гостит на чертовой посудине, да и кто я такой, что спрашиваю.

Сплошные разочарования, и я ловил себя на том, что меня понемногу одолевает лень, хотя у меня достаточно было на уме, чтобы держаться настороже и нервничать. На взморье я по-настоящему бывал лишь пару раз — воскресные вылазки в Саутенд, промотать деньги и убить время. И даже там — в не самом элегантном месте — я обнаружил, что движение моря обычно наводит на меня сонливость и отупение: оно всегда на меня так действовало и действует до сих пор. Возможно, у меня с Рейвенсклиффом было больше общего, чем я сознавал. Внесло свою лепту, конечно, и пиво, и к тому времени, когда я повернул назад к «Георгу» (не так уж далеко была гостиница), я отупел настолько, насколько вообще возможно. Я заставлял себя передвигать ноги, так как знал, что если лягу, то засну на много часов, и все шел, пока опять не вышел к воде — узкому заливчику, разделяющему Каус надвое. Моста там не было, его заменяло странное сооружение, похожее на плавучий деревянный сарай, который перетаскивали взад-вперед на цепях, чтобы перевозить пассажиров с одного берега на другой. Примостившись на кнехте, я стал смотреть на людей: мальчиков и девочек в матросских костюмчиках, мужчин из шлюпочных мастерских, женщин из богатых и более скромных домов, возвращающихся с покупками или идущих домой, чтобы приготовить обед или съесть обед, ими приготовленный. А потом вдруг рывком очнулся и поглубже надвинул на глаза шляпу, втянул голову в плечи, лишь бы меня не заметил мужчина, который уже поднялся по трапу и теперь обернулся посмотреть, как закрываются деревянные ворота сарая, — эти выглядели так, словно их позаимствовали на скотном дворе.

Это был он. Тут ошибки быть не могло. Ни малейшей. Одет он был иначе и теперь, в темном костюме и накрахмаленном белом воротничке, смахивал на банковского клерка на отдыхе. Он побрился и напомадил волосы, чтобы не выбиваться из роли. Но все равно выглядел как чернорабочий и ни за что не сошел бы за англичанина. Все те же неподвижные черты лица, отсутствие выражения в глазах, которые каждую секунду осторожно оглядывали все кругом, а не смотрели в пустоту перед собой, как, уверен, до сего момента это было с моими. Ян Строитель достал сигарету и закурил, когда паром отчалил от берега, но ничего странного во мне не заметил.

Я сделал все возможное, лишь бы не смотреть слишком внимательно, когда паром причалил на той стороне и пассажиры сошли, чтобы тут же смениться новыми. А потом старался не упускать его из виду, когда паром вернулся и я наконец сам мог туда подняться. Но лишь зря потратил время. Десять минут (и два пенса) спустя я достиг противоположного берега, а он исчез. Я быстро прошелся по главной дороге, ведущей из города, обратно вернулся по боковым улочкам, обрамленным приморскими виллами большего или меньшего великолепия, плутал более часа, но ничего. Не будь укол, какой я почувствовал в груди при виде его, таким острым и болезненным, я бы заключил, что обознался. Но нет. Я был уверен, что нет.

В свое время я прочел немало приключенческих романов, и многие перипетии в них проистекали из того факта, что главные герои, если натыкаются на какой-то подлый поступок, никогда не идут открыть душу полиции. Нет, они держат информацию при себе, от чего случаются всевозможные беды. Разумеется, под конец они, как и подобает мужчинам, всегда во всем разбираются сами; но я часто спрашиваю себя, насколько проще было бы, если бы власти были поставлены в известность заранее.

А кроме того, я не горел желанием самому во всем разбираться — подобает оно мужчине или нет. Поэтому я вернулся в город и отправился прямиком в полицейский участок. И там уразумел, почему дюжие герои романов не тратят свое драгоценное время на подобное занятие. Властям, по сути, неинтересно. Если бы я заявил о пропаже собаки, либо краже зонтика, либо потере записной книжки, то, не сомневаюсь, констебль Армстронг разом ринулся бы в бой. А так он посмотрел на меня, будто проблема как раз во мне, задумчиво пожевал губами и нахмурился на манер, заставлявший всерьез предположить, что он считает меня человеком, с которым надо помягче.

— Полагаю, даже у анархистов бывают выходные, — сказал он шутливо. — Наверное, у них работа тяжелая, свержения и все такое.

— Это не шутки.

— Прекрасно. Расскажите, что вас тревожит.

И я рассказал, но к тому времени, когда полицейский понял, что я только с чужих слов знаю, что Ян Строитель анархист-революционер и что настоящее его имя мне неизвестно; что опять же с чужих слов слышал, что у него есть пистолет; не знаю наверняка, есть ли у него пистолет при себе сейчас; видел его только со значительного расстояния; а до того только один раз; и не могу поклясться, что он тут не на отдыхе, он начал терять терпение.

— Не объявлять же нам на основании ваших слов военное положение, правда, сэр? — прокомментировал он.

Помрачнев, я тяжелым шагом вышел из участка.

— Зачем, скажи на милость, ты так вырядился? — спросил Джексон.

Лицо у меня сделалось удрученное. Времени было начало девятого, я еще не ел, я почти готов был к выходу.

— Ты ведь просил заняться балом, так?

Он уставился было на меня, потом расхохотался.

— Тебе положено о нем написать. Не ходить на него, идиот ты этакий! Неужто ты думал, что тебя пустят? Тебе полагается стоять у ворот и составлять список гостей по мере их появления. А не отплясывать с герцогиней Девонширской.

— А-а.

Я посмотрел на себя в зеркало. До его слов я гордился своим видом. Я был одет рыбаком — наспех подкупил старика в порту, чтобы он одолжил мне дождевик и шляпу. На последнюю я нацепил уйму мушек и прочих пустячков, которыми, как мне думалось, пользуются рыбаки. Еще у меня была большая плетеная корзина с гипсовым омаром, которого я купил в лавке, торговавшей сувенирами для туристов.

— И вообще, — презрительно сказал Джексон, — это bal masque, а не костюмированная вечеринка.

Я недоуменно воззрился на него, кажется, он услышал, как я сдуваюсь.

— А есть разница?

— На такой бал мужчины одеваются как обычно. Женщины приходят в масках. Вот почему он называется бал-маскарад.

— Мне надо туда попасть, — сказал я. — Даже если придется тайно проникнуть в дом. Мне надо найти леди Рейвенсклифф.

— Зачем?

— Ей… Не важно. Мне надо ее найти.

— Сомневаюсь, что ты найдешь ее на балу. Считается, что она в трауре.

— Она обедала с королем.

— Это другое дело. Это дозволяется, едва-едва. Но бал? Это был бы скандал. Плохо уже то, что она вообще сюда приехала. Если приехала.

— Я хочу сказать, если все в масках… Она как раз из тех, кто проскользнул бы. Кто-нибудь там точно знает, где она. Мне нужно пойти. На всякий случай.

— Только не как представителю «Таймс». Мое место мне дороже.

Вид у меня, наверное, сделался откровенно отчаянный, потому что он оставил пренебрежительно-насмешливый тон и глянул на меня проницательно.

— Вы с Гамблом приблизительно одного роста. Надень его смокинг.

— А ему он не понадобится?

— Нет.

Открыв шкаф, он начал вытаскивать одежду.

— Тебе лучше поспешить. Он здорово рассердится, когда узнает.

Так час спустя, когда сумерки только-только переходили в ночь, я поднимался по Эджипт-хилл, улице, которая вела прочь от набережной и огибала сады при доме, снятом Барингами. Я подумал было — не попытаться ли заговорить зубы на входе, но отказался от этой затеи: журналисты умеют многое — пробираться в залы суда, полицейские участки, в чужие дома — благодаря чистому нахальству, но появление незваным на великосветском празднике требует, рассудил я, большой практики. А потому, вновь прибегнув к мудрости Джорджа Шорта (зачем напрямик, когда можно в обход), я присматривался к стене, пока не нашел местечко с подходящим деревом, чьи ветви свисали над кирпичной кладкой. Полминуты спустя я был в саду, где поправил галстук-бабочку, отряхнул смокинг Гамбла и с решимостью, которой не чувствовал, направился к дому.