Но уголь был основной причиной и оправданием недели в отель «Дю Палэ» за счет Джона Стоуна. Британия переживала очередной период беспокойства из-за Средиземноморья. Разумеется, она всегда их переживала, но нынешние тревоги были сильнее обычных: страх, что произойдет еще одно наступление на позиции Британии на Ближнем Востоке, когда Российская империя и французы объединятся против наших интересов на Черном море и в Египте и, соответственно, наших путей сообщения с Индией по Суэцкому каналу. Хотя Королевский флот с легкостью справился бы с атакой любого чужого флота, велик был страх, что русские и французы объединятся, а иметь дело с обоими одновременно стало бы затруднительно. Вот почему правительство более всего желало помешать России построить верфь на Черном море и тем самым иметь возможность удовлетворять в будущем потребности крупного флота в регионе. Как раз потому русские именно этого желали.

Так французы подумывают вывести свой флот из Тулона? Вот что мне полагалось разузнать. Все обычные источники информации не дали ничего: если что-то планировалось, слух еще не просочился к рядовым. Но вероятно, и не просочился бы; я сомневался, что решение материализуется до будущей весны, самое раннее — месяцев через семь. Проблема заключалась в том, что, если Британии нужно усилить свой средиземноморский флот, знать об этом следует заблаговременно, чтобы успеть отозвать корабли из Вест-Индии, заново переоснастить их и опять выслать. На это также уйдет несколько месяцев.

Отсюда мой интерес к углю. Боевые корабли потребляют поразительные объемы топлива, и держать их в море, в боевой готовности — масштабная операция логистики. Требуются десятки тысяч тонн угля, и, когда понадобятся, запасы должны ждать в угольных хранилищах. В наше время нельзя уже просто выслать корабли: необходимо заранее проделать уйму работы, так как боевой корабль, мертво лежащий на воде, неспособный двинуться с места, никому не нужен. И хотя все флоты держат соответствующие объемы угля в различных хранилищах по миру, даже Королевский флот не имел наготове такие объемы повсюду, где они могли бы понадобиться.

Французский флот заказывает уголь крупными партиями? Он привлекает посыльные суда из средиземноморского торгового флота, чтобы доставлять его на боевые корабли? Перенаправляются ли запасы из атлантических портов в средиземноморские? Если бы я знал ответы на эти вопросы сейчас, то мог бы не только сообщить в Лондон правительству, что французский флот будет делать в будущем году, но и рискнуть выдвинуть предположение о французской внешней политике на ближайшее будущее.

Чтобы выяснить это, я в один августовский вечер очутился за обеденным столом с капитаном французского флота и его любовницей. Он был мягким, любезным малым, которому ни за что не следовало поступать на воинскую службу: в нем не было ни толики воинственности, и морским вояжам с целью взять врага на абордаж он предпочитал коллекционирование. Но семейная традиция и властный отец-адмирал постановили иначе. В обычных обстоятельствах я бы потратил время на попытки стать, так сказать, борт о борт с отцом, но капитан Люсьен де Келетер на тот момент достаточно меня интересовал. Ведь бедняга был чудовищным неудачником. Неспособность командовать другими означала, что флот — с некоторой прозорливостью — отказался подпускать его к чему-либо, что действительно плавало; вместо этого ему дали место в Париже, где он проводил свои дни, стараясь избежать разочарованных гримас отца и (что важнее) организуя поставки, в частности, угля. К этому он имел значительный талант: нехватку решительности и напора он восполнял дотошным вниманием к деталям и всепоглощающей заботой о заполнении формуляров.

Еще он был интересным собеседником; он понимал, что стал горьким разочарованием для своей семьи, но относился к этому философски.

— Знаю, прозвучит абсурдно, но я действительно верю, что будущее флота за тем, чем я сейчас занимаюсь. А вовсе не за кораблями, — сказал он.

— И чем же вы занимаетесь? — невинно спросил я.

— Снабжением. Углем по большей части.

— Но разве флоту не нужны корабли?

— По сути, нет. Если вдуматься, французский флот ни для чего со времен Крымской войны не использовали, и мало шансов, что используют снова. Если корабли никогда не выйдут из гавани, ничего не изменится.

— Но если так, то и вам делать будет нечего, — указал я.

— Э, — он погрозил мне пальцем, — даже когда корабли на рейде, все равно нужно, чтобы их котлы работали. Этого достаточно, чтобы меня занять. А после, что происходит? Если флот вообще выведут из гавани, командование вдруг решит, что угля нужно еще. Представляете себе, сколько угля требуется флоту, если он выходит в море?

— Нет. Понятия не имею.

— Около двух тысяч тонн в месяц на корабль. Флоту, скажем, из десяти дредноутов, пятнадцати эскадренных миноносцев и тридцати или около других кораблей понадобится около сорока пяти тысяч тонн в месяц. И все их нужно будет изыскать без проволочек. Вот почему от него такое беспокойство.

— Тяжело, — сочувственно сказал я. — Это усложняет вам сейчас жизнь?

— К счастью, нет, — сказал он, и я расслабился: я попал в цель. — Поговаривали, будто что-то произойдет в Средиземноморье — учения или что-то вроде того. Поэтому я пошел к адмиралу и спросил, что от меня требуется. Ничего, ответил он. Сплошные слухи, ничего больше. Он даже сказал, что я могу немного сократить резервы, просто чтобы наказать поставщиков, которые взвинтили цену на высококачественный уголь в прошлый раз, когда сочли, что флот могут вывести в море.

— И кто ваш адмирал? — спросил я.

Этот адмирал как будто был хорошо осведомлен, нужно будет как-нибудь с ним познакомиться. А кроме того, мне надо было удостовериться, что мой собеседник действительно знает, о чем говорит.

Люсьен, благослови его небо, назвал мне фамилию, и я понял, что мои поиски завершены. Адмирал командовал тулонским флотом и имел хорошие связи во французском министерстве иностранных дел, иными словами, человек с будущим, который знает, о чем говорит, и не совершает ошибок вроде не ко времени брошенных слов, в результате которых флот не будет в боеготовности, когда потребуется. Теперь нужно было только сравнить эту информацию с колебаниями цен на крупные партии антрацита на угольной бирже в Париже, и я смогу отослать доклад в Лондон. Я сменил тему и начал стараться завоевать его любовницу, которая как будто совсем отчаялась от скуки нашего разговора. Она пришла в дурное настроение, начала дуться и постаралась, чтобы за нашим небольшим столиком несколько раз воцарялось ледяное молчание. В один из таких моментов я увидел, как Люсьен смотрит на другой стол с едва заметной улыбкой интереса.

— Морис Рувье с дамой, — обрадованно сказал он. Легкий упор на последнем слове заставил меня тоже повернуться и посмотреть. — Она для него старовата. Насколько я понимаю, он предпочитает чуть моложе.

Рувье был министром финансов; я знал его в лицо, хотя пока не был ему представлен. Он не пользовался всеобщей любовью. Помимо толики непристойности, на которую намекнул Люсьен, о нем также ходили слухи, что и в обращении с мужчинами он далеко не прямолинеен. Иными словами, он был неискренен даже по меркам политиков; его ждала долгая и успешная карьера. Его присутствие здесь само по себе свидетельствовало о важности каникул в нужных местах: Рувье был уроженцем юга, средиземноморцем по происхождению и тем самым ассоциировался с пренебрежением приличиями, которое обычно причисляется к свойствам таких людей. Однако он был (и это нехотя признавалось) человеком способным: министром финансов, который взаправду в финансах разбирался, что было необычно, и знал банковское дело. И он преуспел в карусели французской политики: уже отбыл один срок на посту премьер-министра и с тех самых пор с большой регулярностью получал министерские портфели. Он не имел известных политических взглядов; единственное его твердое убеждение лежало в ярой оппозиции подоходному налогу. В остальном он поддерживал все и вся, лишь бы оно способствовало его карьере.