Мы говорили сейчас о твоем самолете, который — муха по сравнению с тяжелыми межконтинентальными лайнерами будущего.

Но я не только об этом.

На большой высоте блестящие условия для полета со сверхзвуковой скоростью. Двигатели там будут работать на самом экономичном режиме, при постоянной влажности воздуха. Там нет болтанок, обледенений, перепадов температуры и давления. А главное — там нет сопротивления среды.

Подумав, капитан продолжал:

— Итак, я лечу на специальном перехватчике, который может в полете цепляться к воздушному кораблю или даже залетать в специальное гнездо в нижней части фюзеляжа…

Капитан фантазировал, а в приемнике тихо играла грустная музыка.

За окном, около блестевших на солнце самолетов, медленно расхаживал часовой. Отраженные от его автомата зайчики то и дело проплывали на вставленных в рамки изображениях самолетов иностранных армий.

Иногда зайчик останавливался на каком-нибудь из них, и тогда я старался определить тип и принадлежность самолета, его летно-тактические данные, уязвимые места.

Иностранный истребитель. Американский. У него неплохая скорость — более 2200 километров в час. Практический потолок более 20 000 метров. На левом борту установлена шестиствольная пушка, самолет может носить и атомную бомбу.

…Сверхзвуковой дальний бомбардировщик. Американский. Носитель ядерного оружия и управляемых снарядов. На больших высотах может летать со скоростью 2400 километров в час.

Мне почему-то пришло на память, что только на создание этого бомбардировщика израсходовано около 100 миллионов долларов в год. Интересно, сколько бы на эти деньги можно было построить домов? Целый город.

А что это за самолет, с длинными, как у планера, крыльями и без опознавательных знаков? Американский Локхид У-2. Этот специально предназначен для вторжений на территории других стран и ведения стратегической аэрофоторазведки. У него неплохая скорость. А главное, он может в течение длительного времени совершать полеты на больших высотах. Время от времени воздушные разведчики подлетают к советским границам.

Потом зайчик исчез — часовой ушел в другой конец стоянки, а в это время мы от нечего делать устроили себе экзамен на знание силуэтов самолетов иностранных армий. Тот, кто отвечал неправильно, поручал здоровенный щелчок по лбу. В этой весьма полезной для всех игре участвовали и техники дежурных самолетов. Было много смеху и шуму; если кто-то пытался уклониться от возмездия за свое незнание, его держали за руки, и правосудие совершалось в более сильной форме.

Так и проходило время, минута за минутой, час за часом. Мы могли и прилечь, если бы была охота, — на то и стояли здесь койки.

Было двенадцать минут одиннадцатого, когда вдруг что-то захрипело в стоявшем на книжном шкафу селекторе и мы, подняв головы, замерли; потом послышался голос командира полка:

— Экипаж — (он назвал позывные моего самолета и самолета Кобадзе) — готовность и запуск!

Моментально все пришло в движение. Теперь каждая секунда была на учете. А промедление могло быть равно гибели. Техники Мокрушин и Спиридонов бросились готовить самолеты к вылету. Впрочем, вылета могло и не быть: время от времени нам устраивали такие тревоги, но наверное никто ничего сказать не мог. И нужно было помнить об одном: опередишь — врага победишь. А чтобы опередить, выиграть секунду, нужно было тренироваться изо дня в день, упорно, настойчиво.

Вскоре я и Кобадзе сидели в кабинах, а за спиной у каждого вовсю гудели турбины, готовые поднять наши самолеты в небо.

— Разрешите выруливать? — спросил Кобадзе по радио у командира полка.

— Выруливайте.

Ого! Тут уже дело пахло керосином.

Когда мы встали парой на взлетной полосе, нам тотчас же дали «Взлет!». Для быстроты взлетали с форсажем. Поднявшись в воздух, Кобадзе запросил задачу.

Прошло несколько томительных минут. Видимо, на КП в это время делались окончательные расчеты. Потом штурман наведения Перекатов дал нам курс, высоту и скорость полета.

Развернувшись, мы пошли в заданном направлении, с каждой секундой увеличивая высоту полета.

«Почему я так спокоен? — мелькнуло у меня в голове. — Ведь мы идем на перехват настоящего противника, вторгшегося в наше советское небо. Кто он, какие силы может выставить для контрудара, мы еще не знаем. Возможно, придется вступить в бой. Почему же тогда я так уверен за исход этого боя?»

— Цель — воздушный автоматический шар, — передал штурман-наведения. — Находится в районе Голубых озер. Идет с курсом двести тридцать. Высота двенадцать тысяч метров.

Ах вот оно что! Опять поборники холодной войны пустили в наше воздушное пространство своих беспилотных разведчиков.

Уже не раз приходилось нашим старым летчикам вести боевые действия по уничтожению шаров, к которым были подвешены контейнеры с автоматически действующими аэрофотокамерами для съемки местности и радиоаппаратурой управления.

Мне приказали идти с капитаном только до определенного рубежа и там, барражируя, наблюдать за работой Кобадзе.

Меня бы, конечно, могли и совсем не поднимать, но у командира на этот счет имелись свои соображения.

Конечно, радиолокационные станции, с помощью которых ведется наведение, у нас совершенны и могут принять отраженные от шара импульсы. Однако оператору, особенно неопытному, иногда трудно бывает засечь полет отдельных шаров, и тогда я должен был бы уже сам обнаружить цель и сбить ее.

Кроме того, мне, молодому летчику, невредно было посмотреть, как Кобадзе строит маневр для набора высоты и выхода в исходное положение для атаки, каким способом атакует цель и когда открывает огонь.

Мы обнаружили цель несколько в стороне от указанного курса. Освещенный лучами солнца, полиэтиленовый шар был хорошо заметен. Он медленно перемещался по ветру. Под ним болтался контейнер.

«Черт бы побрал, — подумал я, — эта безобидная на вид штука, если ее не сбить, может натворить таких дел!..»

На то, чтобы догнать самолет-цель, обычно уходило несколько минут, а тут я не успел мигнуть, как шар уже вырос перед глазами в свою натуральную величину. Теперь он был похож на грушу и уже не блестел так ослепительно, а с теневой стороны прозрачная оболочка вообще стала едва различима. Контейнер с фотокамерой и радиооборудованием крепился к аэростату с помощью строп.

Кобадзе тотчас же передал на КП характеристику цели. Он, к моему удивлению, подметил такие особенности, которые я даже и после его слов не обнаруживал. Кобадзе, например, каким-то образом узнал, что на шаре имеются грузовые и стабилизирующий парашюты, которые сработают на заданной высоте, если будет разорвана оболочка, и не дадут оборудованию разбиться при падении.

В ответ послышался голос штурмана наведения:

— Цель ваша. Атакуйте!

Шар летел с превышением, поэтому капитану прежде всего нужно было выполнить маневр для того, чтобы оказаться в выгодном положении. Пройдя под шаром, Кобадзе развернулся на значительном от него отдалении на 180 градусов и стал быстро набирать высоту, все ближе и ближе подходя к шару, чтобы начать атаку с пологого снижения.

Я видел, как Кобадзе ринулся к шару, быстро наращивая скорость. Он вот-вот должен был подойти на дистанцию открытия огня и нажать на кнопку пулеметов.

Но аэростат вдруг вздрогнул и быстро пошел вверх, а вниз полетели какие-то предметы.

Сначала я подумал, что капитан не совсем удачно дал очередь и попал в контейнер, что-то отбив от него. Но Кобадзе сказал, что он не открывал огня.

— Делаю повторный заход на цель, — сообщил он. Когда он снова стал приближаться к аэростату, от него опять отделились какие-то предметы, словно кто-то дернул сверху за веревку. Все стало ясным. На аэростате действовал радиолокационный прибор. Как только его лучи, длина которых превышала дистанцию открытия огня, нащупывали перехватчика, включалось приспособление для автоматического сброса балласта. Облегченный шар немедленно шел кверху.

Теперь он летел уже на несколько километров выше нас и напоминал по форме зерно чечевицы. Такие подскоки могли продолжаться до тех пор, пока не будет выброшен весь балласт, но, как высоко поднимется за это время шар, ни капитану, ни мне не было известно.