«Как же он будет заполнять график? Там надо считать на счетах. Он, пожалуй, насчитает такое, что потом только держись».

Сливко проснулся неожиданно и сразу вскочил с дивана.

— А, это ты! — слегка покачиваясь, он подошел к графину и стал пить прямо из горлышка. Вода текла по тупому, массивному, небрежно выбритому подбородку и каплями падала на тужурку и рубашку. Выпив всю воду, он поставил графин на место и вытер ладонью запекшиеся потрескавшиеся губы. — Присаживайся, свет Алеша. Гостем будешь.

Я присел на стул, не зная, как поступить дальше. Что-то подсказывало мне, что говорить о приказании Истомина не следовало. Ведь он мог пойти, и тогда, конечно, ему бы несдобровать.

— Шел мимо и заглянул, — сказал я первое, что пришло в голову. При этом я старался казаться беспечнее.

— И правильно сделал. — Он наклонился и достал из-под дивана бутылку с водкой.

— Нет, нет, пить я не буду.

— Брось. Рабочий день кончился, и тебе теперь сам черт не брат.

— Не могу. Мне вечером к командиру.

— Ну как знаешь. — Майор налил себе полстакана и выпил, крякнув при этом так, что задрожали стеклянные висюльки на люстре.

— У вас что сегодня за праздник? — спросил я.

— Почему праздник? А-а, ты насчет этого, — он щелкнул по бутылке. Толстое помятое лицо его помрачнело, а глаза навыкате сделались усталыми и грустными. — Жизнь, брат, дрянная стала.

— Я этого не нахожу.

— И не найдешь, потому что ты пока еще летчик.

— А вы адъютант. Заместитель командира и прямой начальник всего личного состава.

— Пугало я собачье — вот кто.

— Ну это вы бросьте.

— Тебе мало — могу иначе: штабная крыса, бумажный червяк.

— Зачем такие слова, майор?

— Что, майор? Думаешь, я не знаю, что ты такого же мнения о моей собачьей должности? Знаю, дорогой. И вижу, как бегаете вы от меня, когда я ношусь со списком, соображая, кого бы запихнуть в наряд.

Сливко помолчал немного, тяжело, шумно вздохнул и показал мне свои огромные, сильные лапы с обкуренными пальцами.

— Они к штурвалу привыкли, а не к карандашу, понимаешь ты это?

Да, я это понимал и сочувствовал майору. Не так-то легко ему было расстаться с небом, ведь он отдал летной работе лучшие годы жизни. Да и что он умел еще?

— Паскудные времена настали для нашего брата. — Майор пошарил в карманах, потом подобрал с полу окурок и стал ссыпать из него оставшийся табак в маленькую трубочку. — Теперь больше тебя щупают, чем ты летаешь. — Он кивнул на лежавший на подоконнике сахар и усмехнулся: — Набрал перед комиссией. Ел сдуру по три пачки в день, чтобы улучшить зрение. Брюхо отросло, а зрение каким было, таким и осталось.

— Техника стала сложнее… — Я не знал, о чем разговаривать с майором.

— Не в том дело. — Майор бросил спичку на пол. — В войну летчик был на вес золота. Ему многое прощалось, если он хорошо бил врага. А теперь бить некого. И с нашим братом не очень-то считаются. Чуть что: «Иди-ка, дружок, на покой». А твое место занимает желторотый птенец. Неважно, что он только что вылупился из яйца и у него нет опыта, зато он имеет на груди «поплавок». И на нем можно спокойно колыхаться по жизненным волнам до самой пенсии.

«Поплавком» у нас некоторые военные называли маленький ромбовидный значок, который выдавался после окончания академии вместе с дипломом.

— «Поплавок» — пять лет учебы, — попытался возразить я, — знания.

— Спасибо за разъяснение, — Сливко неуклюже поклонился, сидя на стуле. — А эти «поплавки» для вас уж не в счет? — Он открыл стол и извлек из ящика целую горсть орденов. Среди них был и значок летчика первого класса. — Их можно сдать в металлолом? Нет, шалите. Я за это не только пот, но и кровушку проливал. И ты меня теперь уважай.

— Я и уважаю.

— Ты-то, может, и уважаешь, а вот начальство не особенно. Для них такие, как мы, — мавры, сделавшие свое дело; теперь им нужны с «поплавками».

— Ну это вы бросьте. Возьмите нашего инженера Осипова. У него нет диплома, но он большой практик. Его назначили начальником технико-эксплуатационной части. Ему подчиняются инженеры с академическим образованием, с «поплавками» на груди.

— Подчиняются до поры до времени. А потом баи его какой-нибудь «академик» по макушке — а сам на его место. Знаем мы эти фокусы! Ну ладно, не люблю плакаться в жилетку. — Он еще потянулся за бутылкой, но я отставил ее в сторону.

— Хватит!..

— Ну хватит так хватит, — усмехнулся Сливко, взглянул на меня из-под лохматых бровей: — А таким заместителем командира и прямым начальником всего личного состава я не желаю быть. Понимаешь ты? Не желаю.

Да, я и это понимал.

— Можно бы и другую работу себе подобрать. Например, штурманом наведения на командном пункте неплохо быть.

Майор усмехнулся:

Говорили мне об этом. Только хрен редьки не слаще, так я и сказал нашему Семенихину.

— Ну и напрасно. Будучи адъютантом, вы посылаете летчиков в наряд, — кажется, так вы изволили выразиться, — а тут будете посылать их на перехват воздушной цели. Разница есть. Вы же знаете, что прошла пора, когда истребитель сам решал все, что было связано с перехватом противника. Теперь летчик без служб взаимодействия, без КП, оснащенного радиотехническими средствами наведения, мало что сделает.

Я говорил, наверное, слишком прямолинейно, по-газетному, я вообще не умел говорить.

— Кобадзе вот сравнил нашу работу с работой футбольной команды, где от слаженности ее зависит успех дела. — продолжал я. — В состав нашей футбольной команды входят летчики, наведенцы, техники…

Сухие, обожженные папиросами губы майора сложились в презрительную усмешку:

— Ладно, хватит агитировать. Вот съезжу в окружной авиационный госпиталь и тогда точно буду знать, на что годен. А пока вынужден довольствоваться тем, что имею.

Я взглянул на часы:

— Ох, как я засиделся. Пора.

— Но ведь ты зачем-то приходил? Говори, не стесняйся. Денег, наверно, занять?

«Чудесный предлог. Как это я сам не догадался?»

— Да не отказался бы от сотняшки.

— Ну так бы и говорил. — Майор полез в карман за бумажником.

Через минуту я был уже на улице.

«Ну разве можно его подставлять под удар? — думал я. — Ведь он пьет от горя, от большого, настоящего горя. А там на это не посмотрят. Сейчас строго. Могут и из армии выгнать. И даже без пенсии. Не посчитаются с его прошлыми заслугами. Надо спасать человека».

Я скорее пошел домой — на ужин у меня времени уж не оставалось.

Люси дома не оказалось, и я даже этому обрадовался. Написал на клочке бумаги: «Сегодня вечером не жди — выполняю срочное задание». Потом мне показалось, что ее может напугать такой текст, и я приписал: «Буду в учебном корпусе. Позвони».

Когда я пришел в класс, писарь Бочаров был уже там. Наклонив голову набок и высунув кончик языка, он раскрашивал заголовок на графике персонального налета.

Его так и не взяли в бомбардировочную авиацию — там своих людей хватало. Идти по примеру Лермана в оружейники он не захотел, да никто и не настаивал на этом; говорят, адъютанты эскадрилий даже поругались между собой из-за него. Каждому хотелось заполучить в эскадрилью хорошего чертежника. Так и стал бывший воздушный стрелок Бочаров писарем третьей эскадрильи. Впрочем, он, кажется, не обижался на судьбу.

— Капитан Истомин ушел совсем? — спросил я.

— С полчаса назад.

— Майору Сливко нездоровится, — я зачем-то смотрел на схему перехвата в стратосфере, вычерченную на доске командиром во время прошлых занятий, — он поручил поработать с тобой.

Писарь пристально взглянул мне в лицо, на толстых губах мелькнула еле приметная ухмылка. А может, мне показалось.

Я придвинул к себе счеты, взял из стопки летных книжек верхнюю и стал подсчитывать налет летчика за месяц сначала в простых, потом в сложных метеоусловиях, количество выполненных упражнений, фотострельб, перехватов, отстрелов, налет в стратосфере, при минимуме погоды и т. д. и т. д.