Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Один хороший писатель как-то сказал: «Нет искусства без сопротивления материала». Я — по всем меркам художник, и мой материал — один из самых неподатливых. У «пластилина», с которым я имею дело, собственные представления о том, как себя вести, и мои инструкции его возмутили. Реагируя на мои психокинетические тычки и щипки, мембраны искрили, псевдоподии пытались меня оттолкнуть. Но я упорствовал, зная, что победа будет за мной. Я велел расти тут, уменьшиться там. Соберитесь с силами, меланоциты, к бою! Лимфатическая система, отступи! Сальные железы, сдайтесь!

Наконец, удовлетворившись результатом, я всплыл через ее кожу назад во внешний мир.

Солнечный свет болезненно ударил меня по глазам. Я неловко отступил, ноги и руки у меня отяжелели от усталости. Предвидя мою изнуренность, Мэгги меня поддержала.

— Ух-ты! — вырвалось у Ханы. — Что вы сделали? Такое впечатление, что под кожей у меня ползают муравьи.

— Привыкайте, — отозвался я. — Ощущение станет только острее.

Я собрался уходить, но у двери виновато остановился:

— Мисс Моррелл… прошу прощения, что был излишне резок.

Но она меня даже не услышала: сидела, закрыв руками свое чужое лицо, чувствуя, как под преданной плотью накапливаются перемены.

В спертом воздухе клуба плавали завитки дыма. Змеясь к потолку, они проходили через подкрашенные лучи софитов, которые расцвечивали их в кричаще-яркие тона, придавая мимолетное жизнеподобие. Почти все в шумном, переполненном помещении курили: и табак, и калифорнийский каннабис. Когда выпускник Бэннекеровского Института способен выкорчевать из вас рак легких за сумму большую, чем работяга зарабатывает за год, курение (когда-то почти исчезнувшее) становится еще одним символом богатства.

А мы с Дженни были сегодня среди поистине богатых.

После утомительного дня в клинике я считал, что заслуживаю лучшего отдыха, какой удастся получить за деньги, а это означало только одно место: «Radix Malorum»[45] на самом верху Гарлемской Башни. Один только вид, который открывался из панорамных окон, оправдывал вздутые цены. Манхэттен выглядел так, словно какой-то разгневанный бог сорвал ночное небо, встряхнул калейдоскоп звезд, чтобы они сложились в геометрические фигуры, и кинул их нам под ноги как бесценный ковер.

Дженни рассказывала, как прошел ее день. Я слушал вполуха, время от времени отпивая маленькими глотками запредельно дорогой коктейль, позволяя алкоголю беспрепятственно творить в моем теле что пожелает.

— Готова поклясться, — говорила Дженни, — детишки, которых я учу, с каждым днем становятся все умнее. Говорят, скоро придется снова снизить избирательный возрастной ценз. Голосовать на выборах в двенадцать лет, можешь себе такое представить? Когда мы росли, помнится, все твердили, что и пятнадцать слишком рано. Да и что такое напихали в последний вариант мнемотропина? Я едва держусь впереди своих учеников!

Я пробормотал что-то про обращение эволюции вспять, про возврат к самодостаточности большинства млекопитающих вскоре после рождения. Правду сказать, меня больше занимал вопрос, станет ли сегодняшний вечер там самым, когда я решусь удовлетворить мое любопытство относительно Дженни.

Мы познакомились год назад на вечеринке, которую устроил один из моих пациентов. Даже с другого конца комнаты меня заворожила ее природная красота. Густые черные волосы волнами падали ей на плечи. В удлиненном лице с высокими скулами и крупным носом общей красоты было больше, чем позволяла предположить сумма его компонентов. Глубокие сияющие глаза были обрамлены самыми густыми ресницами, какие я когда-либо видел.

Первой моей мыслью было: «Какой гений вылепил это лицо? Никак не пойму, чей это стиль!» — но вслух я пробормотал: «Ах ты, сволочь циничная. Почему она не может быть настоящей?»

Я ухаживал за ней беззастенчиво, изо всех сил, какие только смог из себя выжать. И даже несмотря на мои неловкость и отсутствие такта, она увидела во мне что-то привлекательное. В тот вечер в спальне хозяина на втором этаже, на заваленной пальто кровати мы стали любовниками. Она так меня возбудила, что я забыл нырнуть ей под кожу и поискать следы чужого вмешательства.

С тех пор я намеренно воздерживался. Теперь она слишком много для меня значила, и мне не хотелось знать, забирался ли в ее плоть другой скульптор. Но неведение меня убивало.

Я покачал головой.

— В чем дело? — спросила Дженни.

— Ни в чем. Просто думал, в каком безумном мире мы живем. Почему все не может быть проще, как, скажем, пятьдесят лет назад, когда идиотская кирлиэновская фотография[46] и обратная биосвязь были от нас так же далеко, как идея, что тела можно читать и переписывать, как книги?

Она взяла меня за руку.

— В первый раз такое от тебя слышу, Джек. У тебя, наверное, был ужасный день. Может, нам лучше поехать домой?

Мысль показалась мне заманчивой, поэтому мы подозвали официанта (человека, разумеется, не робота — за такие-то цены), который перевел нужную сумму на счет ресторана, не забыв и про свои чаевые.

Медленно пробираясь через переполненный, заставленный столиками зал, мы направлялись к двери. На полпути я остановился — кто-то дергал меня за полу смокинга.

Я опустил взгляд. Снизу вверх на меня агрессивно уставилось тупорылое лицо холерика. Он был явно пьян и искал ссоры. Мне показалось, я его знаю, но не мог вспомнить откуда.

Он пьяно жевал слова:

— Ну надж кого мы видм, выд'юшися докт'р Строуд, лолуб'ги обр'цовый 'рач. Садит'сь, выпьте с нами, док. Штоб вы знали, что мы не серсся, шо вы вышврнули нас исс'оей вонючей клиники.

Я обвел взглядом его собутыльников, один из которых был худым и разряженным в пух и прах, и тут все вспомнил.

— Послушайте, у меня правило: не брать больных, особенно в таком критическом состоянии, как сбой иммунной системы. Я ничего не мог сделать для вашего друга.

— Д' скажи 'шь правду, скотина т' занощивая. Ты мог, но не захотел! У всех честных клеткоглядов работы столько, что им в век не расхлебать. И теперь Митч на моноклоновых антителах, а у них-то восемнадцать процентов гарантии! А ты только и делаешь, что клетки дрессируешь!

— Я биоскульптор, я не дрессирую клетки, — сказал я.

Дженни тянула меня за рукав. Ресторан притих, все головы повернулись к нам.

— Да и дрессировщик-то ты, скажу я тебе, хреновый! — Холерик начал вставать.

Я схватил его за плечо, когда он еще приподнимался. От его жизненной ауры несло страхом и нездоровым образом жизни. Мне понадобилось меньше секунды, чтобы подарить ему толику стенокардии, от которой он, задыхаясь, рухнул на стул. Пусть попытается доказать, что я имею к этому какое-то отношение! При его телосложении подобный приступ может быть совершенно естественным.

— Пойдем, — сказал я Дженни.

Она смотрела на меня так, будто я сам Сатана — или как минимум Фауст.

И в тот вечер вообще не позволила к себе прикоснуться.

С неестественным спокойствием я изучал свои руки. Я знал: вот-вот случится что-то дурное. Чувствовал странное подрагивание и подергивание внутри. Что-то мешало мне нырнуть в себя и выяснить, что случилось. И, как обычные люди, я бессильно наблюдал извне: собственное тело стало для меня загадкой.

Невероятная боль от запястий прошила пальцы до подушечек. Кожа на внешней стороне ладони вдруг почернела, вздулась, потрескалась, как свинина в духовом шкафу, открывая кроваво-красное мясо и белые фаланги кости под пузырящимся эпидермисом. Сгнившая кожа начала отделяться лохмотьями, пока не повисла с запястных костей, точно лепестки зараженной грибком орхидеи.

Я подскочил в кровати, сердце у меня ухало, простыни промокли от пота. Дженни рядом со мной не было, она ушла вскоре после сцены в клубе.

Мне понадобилось больше, чем следовало бы, чтобы восстановить равновесие в организме, но наконец я спустил давление до 110 на 80. Потом включил свет, закурил и стал думать, что же сейчас со мной произошло.

вернуться

45

«Корень зла» (лат.).

вернуться

46

метод фотографии, позволяющий заснять биополя людей и предметов, открытый в 1939 г. Симионом Кирлиэном.

67
{"b":"166288","o":1}