Поначалу в Канаде жилось неплохо. Естественно, Хонимену было немного грустно, когда он думал о пропавшей карьере в международных соревнованиях по дайвингу. Но, будучи еще молодым и от природы жизнерадостным, он искал лучшее в этом странном повороте судьбы.

Жизнь стала оборачиваться дрянью, лишь когда у него кончились деньги. Родители, считая, что сын предал их и разочаровал, отказались выслать ему еще. Вскоре Хонимен отчаянно искал работу.

Вот тогда он познакомился с Леонардом Лиспенардом.

Лиспенард был единственным владельцем, главным разнорабочим, конферансье и время от времени психотерапевтом по вопросам семьи и брака в «Пантехниконе Лиспенарда», крошечном грошовом цирке-шапито, который в летние месяцы объезжал север Канады, а зимой направлялся на юг. Сам Лиспенард был толстым человечком с дурной кожей, который в одеянии конферансье, на взгляд Хонимена, удивительно походил на Пингвина, заклятого врага Бэтмена.

Стоял июль 1969 года в Калгари, и лето уже миновало зенит, когда Хонимен обратился к Лиспенарду, рассудив, что это предприятие может предоставить ему работу, где он не будет на виду у властей, что казалось весьма и весьма привлекательным для беглеца-нелегала в стране, которая не была ему родной. Когда он попросил провести его к владельцу, ему сообщили, что Лиспенард освободится, лишь когда закончится вечернее представление. Хонимен купил билет и смирился с ожиданием.

Шатер был заполнен лишь наполовину. Удивительно, но места в первых рядах никто не занял. Хонимен сел прямо перед ареной, вознамерившись получить за свои деньги максимум удовольствия. Во время финала, когда Хонимен уже одновременно терял терпение и боролся со сном, его гальванизировало то, что он увидел первую настоящую любовь своей жизни, исполнительницу, с которой будет проводить каждый день следующих семи лет.

Баронесса фон Хаммер-Пергстолл.

В центре шатра стояла двадцатифутовая башня с большой платформой на верхушке. Никакие скобы-ступеньки или веревочная лестница наверх не вели, подняться туда можно быть только на открытом подъемнике, приводимом в движение судорожно пыхтящим мотором. У основания башни ждал наготове большой квадратный складной контейнер со стальными, выложенными изнутри пластиком стенками. Потребовалось полчаса, чтобы заполнить его водой из пожарного шланга.

Лиспенард вразвалку вышел на середину арены.

— Дамы и господа, без излишних фанфар и ненужной рекламы позвольте представить вам вашему вниманию Баронессу фон Хаммер-Пергстолл — единственный ныряющий тягач Канады!

Вывели Баронессу. Ослепительно белая кобыла, исключенная за непригодность из «Испанской школы верховой езды» в Вене, была самой прекрасной лошадью, которую когда-либо видел сын фермеров Хонимен.

Лиспенард исчез. Клоун завел покорную Баронессу на подъемник. Наверх она поднялась безропотно. Так же мирно перешла на платформу. Там на мгновение замерла. И прыгнула.

Это было все равно что смотреть на Пегаса. У Хонимена перехватило дух.

Когда она приземлилась, соударение (как и планировалось) расплющило контейнер, расплескав воду на двадцать футов вокруг и залив ею первые три ряда.

Хонимену было все равно. Перемахнув через заграждение, он пробежал мимо Баронессы и, протолкавшись меж гимнасток и циркачей с учеными собачками, нашел Лиспенарда.

Зажав владельца цирка в угол, Хонимен объявил:

— Мистер, я могу усидеть на этой лошади.

Лиспенард ответил:

— Ба, и я тоже, сынок.

— Нет-нет, вы не понимаете. Я хочу сказать, когда она прыгнет.

Хонимен кое-что про себя объяснил. Лиспенарда все равно одолевали сомнения.

— Послушайте, только дайте мне шанс. Завтра вечером. Попробуем, ладно? Пожалуйста.

— А что, если вы сломаете свою дурацкую шею?

— Я подпишу отказ от претензий. Все что угодно. Только позвольте мне на нее сесть.

Учуяв сенсацию, эту кровь и плоть цирка, Лиспенард наконец согласился.

На следующий вечер, облаченный во взятое взаймы желтое трико, Хонимен стоял рядом с Баронессой, когда лифт, ворча, поднимал их наверх. Он не видел толпы, не слышал даже разглагольствований Лиспенарда. Он ощущал только мускулы лошади у себя под рукой. И вдыхал ее чистый животный запах.

На заоблачной платформе Хонимен вскочил на нее верхом. Лошадь и ухом не повела. Она, казалось, чувствовала преданность и восхищение Хонимена. Баронесса выждала, пока он сядет поудобнее. И прыгнула.

Ничего своего Хонимен не привнес. Его просто везли.

Ну и поездка же это была! У него не возникло даже ощущения падения, напротив, ему казалось, он все поднимается, поднимается и поднимается — прямо в эмпиреи. В плеске и потоках воды все закончилось слишком быстро.

Хонимен подсел как на наркотик, а Лиспенард убедился в выгоде трюка. В тот же вечер заключили сделку.

Следующие семь лет обернулись для Хонимена простым, почти буколическим существованием. Он спал допоздна и вставал к общему ленчу с другими артистами. Потом чистил Баронессу, иногда отправлялся посмотреть городок, где они выступали, ел легкий ужин. На протяжении всего дня в нем незаметно, но непрерывно нарастало возбуждение, пока не достигало своего пика незадолго до прыжка. После он чувствовал себя опустошенным, почти как после оргазма, а затем весь цикл повторялся снова.

Однажды в ноябре 1976 года в трейлер, везший Баронессу на зимнее пастбище, врезался на шоссе грузовик. Хонимен блевал на обочине дороги, когда услышал выстрел из револьвера полицейского.

Из искреннего сочувствия Лиспенард продержал Хонимена еще год, заняв его в номере канатоходцев. В свободное время Хонимен кое-чему научился, тем более что привык к высоте и был наделен безупречным чувством равновесия.

Но сердце Хонимена не лежало к канатоходству. Без ежевечернего полета жизнь казалась пустой. Иногда он мог бы поклясться, что все еще чувствует коленями теплые бока лошади.

Когда в 1977 году Джимми Картер объявил амнистию уклонившимся от призыва, Хонимен забрал свои сбережения из приземистого старого сейфа Лиспенарда (Хонимен не раз задумывался над тем, почему этот несгораемый шкаф так похож на своего владельца) и вернулся на родину. После неловкого воссоединения с родителями он направился на восток и каким-то образом очутился в Хобокене владельцем закусочной, которой дал свое имя.

Следующие десять лет его жизнь была по большей части лишена событий. Кучка романов, последний из них с Нетсуки, заботы мелкого бизнеса, радости зрителя на спортивных состязаниях. Ничто серьезное в жизни ему не светило, его психологический ландшафт был плоским, а на горизонте не маячили ни миражи, ни цели, будь то реальные или недостижимые.

Так было до тех пор, пока он не изобрел спондуликсы.

Пальцы Нерфболла двигались как у маэстро. Совершая таинственные ритуалы, они порхали плавно, уверенно, властно. Крошили, нарезали, измельчали. Укладывали слоями и намазывали, располовинивали и заворачивали.

Наливая напитки, принимая деньги и давая сдачу, Хонимен наблюдал с восхищением. Нерфболл с мечущимися вокруг лица длинными сальными волосами был прямо-таки заводом по изготовлению сандвичей. Нет, скорее исполнителем-виртуозом. Временами толпа у стойки разражалась аплодисментами.

В «Храбрецах Хонимена» было чисто, но далеко не аккуратно. По отскобленным до кирпича стенам висели многочисленные шаржи на видных жителей городка в непревзойденной манере Нетсуки. Она же разрисовала картинками меню, где различные сандвичи перечислялись по именам: «Шекспир» (ветчина и датский сыр «ярлсберг»), «Синатра» (язык с болонской копченой колбаской), «Пиа Задора» (зефир и мед).

Вдоль стен тянулись исцарапанные узкие столы из ясеневых досок, под которыми выстроились табуреты. В середине зала высилась бочка с маринованными огурчиками, с обода которой свисали на цепочках щипцы.

Нерфболл трудился за длинным широким разделочным столом, перед которым стоял узкий стеклянный ящик, одновременно и отделяющий художника от его поклонников, и служащий поставцом для различных статуэток и талисманов на счастье. Стадо пластмассовых динозавров, бюст Элвиса, керамическая лошадка, которая, как было всем известно, имела особое и таинственное значение для Хонимена.