Светло-серые листья пыльной ивы рассеивали свет, как мятный тальк. Ветки пыльника были длинные и тонкие; их очищали от коры и использовали в плетении корзин и кресел, а сейчас они выгибались сводом, образуя укромную беседку у ствола. В некотором отдалении факелы из жирнодерева, обозначающие боковую линию игрового поля, отбрасывали на призрачную завесу колеблющийся свет, который играл бликами по завесе листьев, но не проникал во тьму древесного убежища. Крики зрителей, сгрудившихся у боковых линий, вздымались и опадали в такт ударам и пробежкам игроков. Бурная игра сопровождалась тяжелым пыхтением, к которому примешивалось увесистое уханье, когда кожа ботинок соприкасалась с кожаным мячом, испещренным шрамами от стежков. Шла последняя четверть матча, и «Синие дьяволы» сражались как львы, чтобы удержать превосходство над «Амфибиями», у которых пока отыграли одно очко.

Под пологом листвы Флоренс Кэйрнкросс точно в забытье прислонилась к шершавой коре пыльника. Знакомый запах листьев дурманил пряной странностью. Все такое чужое… Возбужденные голоса друзей, соседей и родных казались криками зверей или птиц. Свет фонарей словно исходил из подводных глубин, будто они затонули в Суолебурн. Из-за полога ветвей проник возглас одного игрока:

— Пасс, пасс!

Это кричит ее брат Чарли? Возможно… Так трудно определить: за последний год его голос изменился, огрубел до мужской резковатости. А в таких обстоятельствах…

Флоренс почувствовала, как что-то тянет шнуровку ее нижней рубашки. Накрахмаленный перед верхней блузки уже распахнут, одна костяная пуговица оторвалась, потерялась среди сухих прошлогодних листьев осени, устлавших землю у нее под ногами. Пальцы на шнуровке нащупали простой узелок, скреплявший тесемки, нашли конец, потянули и развязали. Те же самые пальцы растянули перекрестья тесемок почти ей до пупка, дернули. Концы тесемок проскользнули в петли, как вода в решето.

В темном укрытии ничего не видно, но она все равно закрыла глаза.

Эти пальцы… Как возможно, чтобы у взрослого мужчины была такая нежная кожа, без шрамов от станков, без запаха люксарволокна и смазки? Невзирая на свою уверенность, они были такими мягкими, ненамозоленными, гладкими, почти как у девушки. Это было, пожалуй, первое, что она заметила в Сэмуэле…

Матч в тот Выходной был назначен на полдень, чтобы все успели после утренней службы. Ради вечернего матча в обычный день пришлось бы слишком далеко ехать «Синим дьяволам», которые пообещали дать своим неоперившимся соперникам преимущество: сыграть на родном поле. Хотя актиническое солнце стояло высоко, игра еще не началась: прошлой ночью проливной дождь смыл меловую разметку, и мужчины еще трудились, прочерчивая линии, на которых им предстоит побороться. Под раскидистым опахальным каштанником стоял большой стол с закусками и напитками. Запотевшие глиняные кувшины яблочно-грушового сидра, одновременно крепкого и мягкого, пироги и караваи, сыр и ветчина. Вокруг прохладительного и закусок толпились, болтая, люди. Знакомых лиц тут было чуть больше половины. Новому поселку пока не хватало жителей, все его дома и пристройки еще выглядели незаконченными, и хотя приехала не вся община Флоренс, гости превосходили числом хозяев. Это была первая встреча между «Дьяволами» и «Дегтекошками» (так назвала новая фабрика свою команду), первый раз, когда два поселка — один с давними традициями, другой едва созданный — получили возможность познакомиться.

За поселком Долина открывалась в туманные зеленовато-голубые дали, гребни по обе ее стороны полого спускались к равнинам — точно сухожилия исчезали в туловище земли. Флоренс никогда раньше не бывала так близко к выходу из Долины, и от этого слегка кружилась голова.

Разговаривая со своей лучшей подругой Мейбл Тренч, одной из немногих своих сверстниц, Флоренс потянулась к ручке кувшина одновременно с незнакомцем. Его мягкая ладонь легла на ее руку, зажав ее в сильных, но бархатных тисках. Флоренс почувствовала, что заливается краской.

Она повернулась к незнакомцу, который не спешил выпустить ее руку. Глаза у него были голубые, как левкои, гладко выбритый подбородок — крепкий, как скалы, с которых падала в озерцо Суолебурн. Одет он был для игры в мяч: полосатая фуфайка в цветах его команды (зеленый и золото) и кожаные шорты. Ноги — мускулистые и очень волосатые. Флоренс почувствовала, что становится пунцовой.

— Прошу прощения, мисс, — со странным акцентом произнес мужчина. — Низменная жажда недостаточное извинение для неудобства для такой красавицы, как вы. Позвольте наполнить вашу кружку.

Наконец он выпустил плененную руку. Подцепив указательным пальцем ручку большого кувшина, он каким-то образом ухитрился аккуратно примостить его себе на сгиб локтя, не пролив ни капли. Забрал у Флоренс кружку, пустил в нее золотой поток терпкого сока, потом вернул. В этот момент его позвал один из товарищей по команде:

— Снукер, игра сейчас начнется!

Мужчина поставил кувшин, изображая насмешливый поклон, опустил голову и побежал на поле.

Флоренс слегка поморщилась. Неужели этот щеголь действительно отзывается на кличку Снукер? Она испытала укол собственнического гнева — и тут же одернула себя. Да что может существовать между ними такого, чтобы она беспокоилась из-за такой глупости? Совершенно очевидно: ничего. И никогда не будет. Скорее всего…

При помощи невинных расспросов Флоренс обнаружила, что незнакомца зовут Сэмуэль Сперуинк. Вместе с еще несколькими поселенцами он перебрался из далекого космополитичного Тарритауна. У боковой линии она нашла одного его земляка, невысокого мужчину средних лет с русой курчавой и спутанной, как мочалка, бородой.

— Тот парень, который только что забил. Он неплохо играет.

— Снукер Сперуинк? Да, пожалуй. Если вам нравится стиль, когда игрок мечется, как пьяный колибри, и останавливается попялиться на каждую юбку у боковой. Да уж, этот Сперуинк хитрец. Больше годится для спорта в горизонтали, если понимаете, о чем я. Согнуть рычаг, пустить стрелу.

Клевета на Сперуинка вывела Флоренс из себя.

— Если он такой праздный бездельник, то что заставило его приехать в Долину? Наш труд благородный и в большом почете, ведь благодаря ему Фактор почтил визитом нашу скромную планету, но жизнь здесь нелегкая, а превращать сырой люксар в светозарную ткань — тяжкая работа. Не представляю себе, как человек, которого вы описали, может по собственной воле оставить городские удовольствия ради суровой жизни на Фабрике.

— Ну, видите ли, малышу Сэмми приелась работа в папочкиной мясной лавке. Кажется, заляпанные кровью передники пачкали его красивые рубашки. И ходили кое-какие слухи про Сэмми и супругу мэра… Скажите-ка, барышня, а сколько вам лет?

— Достаточно, чтобы не придавать значения пустым сплетням, — возмутилась Флоренс.

И ушла, оставив наглеца хмыкать себе под нос.

Во время матча Флоренс ловила себя на том, что болеет за «Дегтекошек» — и особенно за Сперуинка. Родители и соседи снисходительно ей улыбались.

— Такая милая девочка, что готова болеть за противника, лишь бы новички почувствовали себя в Долине как дома. А ведь ее собственный брат вовсю выкладывается на поле.

«Дегтекошки» проиграли «Синим дьяволам» один к десяти.

Но Сперуинк выиграл кое-что невидимое.

Теперь его губы были у нее на шее, и она повернула голову, подставляя ее ласкам. Ее с таким трудом заплетенные косички зацепились о кору и, когда вывалились скалывавшие их на макушке синие костяные заколки, упали, обрамляя лицо. Потом его рука раздвинула ткань рубашки, прилепилась к груди, охватив податливый плод, как всего лишь месяц назад он поймал ее руку. От него пахло пряным одеколоном. Флоренс никогда не встречала мужчину, который душился бы. И этот запах смешивался с ароматом листьев пыльника в пьянящее варево.

Его губы остановились в ямочке между ключицами.