Турмен много лет не заходил в церковь, и эта не принадлежала его конфессии. Ощущение странное, но приятное. Возможно, невероятное посещение casa de santo разбудило в нем нечто спящее.

После того как проповедник произнес официальную речь, на кафедру предложили подняться любому, кто хотел что-то сказать.

К удивлению Турмена, выстроилась целая очередь.

Никуда не денешься, Факван был свиньей. Этот факт не замалчивали и не подчеркивали. Но его любили.

Люди говорили о его энергии и хватке, о его уникальных проявлениях в «Каруне» и театральных исчезновениях, о том, как он всего себя отдавал тому, что его завораживало или злило. Звучали воспоминания о ссорах и любовных приключениях, о взлетах и падениях, радостных временах и крахах, о щедрости и коварных выходках — все вытаскивалось и любовно рассказывалось.

Турмен слушал все более зачарованно. В склочном малом было гораздо больше, чем он когда-либо предполагал.

Когда поток говоривших поредел, Турмен сообразил, что один важный аспект жизни Факвана остался незатронутым.

Сам не зная как, Турмен оказался сперва в проходе, потом за кафедрой.

Увидев перед собой море внимательных лиц, он мгновение помешкал — и начал:

— Я… э-э… знал Факвана всего несколько месяцев, и мы не всегда ладили, поэтому я… э-э… мало что могу сказать. Но одно я знаю. Он многих делал счастливыми и будил их своим даром обжаривать кофейные зерна. А это лучше, чем оставлять людей ворчливыми и сонными. Поэтому мы все перед ним в долгу. И кто сможет занять его место?

Турмен спустился под громкие аплодисменты и возгласы «Аминь, брат». Щеки у него горели, голова шла кругом. Только у могилы, когда толпа в основном разошлась, он вернулся на землю.

К нему подошла Шенда. На ней было облегающее пышную фигуру черное шерстяное платье, жемчужные бусы в одну нитку, крепкие колонны ног затянуты в черные чулки. Ее шпильки с каждым шагом пронзали дерн. Она положила руку ему на локоть.

— Я не хочу быть одна, Турмен. Поедем со мной домой.

За дверью квартиры их ждал Кенарь. Он запрыгал и затанцевал вокруг них, как яркий щекастый солнечный гном, но его лай казался непривычно тихим.

У людей не нашлось времени для собаки.

Сбросив лодочки, Шенда повела Турмена в спальню.

Они поцеловались. Потом она распустила его галстук и начала расстегивать рубашку. Внезапно Турмен почувствовал себя неловко и остановил ее руку.

— Раньше я выглядел лучше, — сказал он.

— Но я-то тебя раньше не знала.

На это он не нашелся что ответить.

Распростершаяся на кровати, раскрывшая ему с просветленным лицом объятия, Шенда напомнила Турмену дриаду, по цвету сходную с экзотической древесиной своего дерева-дома, или неполированную бронзовую статую апсары.

Шенда была осмотрительна с его увечьями. В момент оргазма словно бы молния ударила ему в голову и прошила позвоночник. Что-то раз и навсегда в нем сдвинулось, будто сняли с уравновешенного подноса предмет. Кофейную чашку, например.

В объятиях Шенды Турмен заснул, а когда проснулся, уже наступили сумерки. Шенда все еще его баюкала. Кенарь забрался на кровать и мирно храпел в ногах. Турмен подвинулся, чтобы поглядеть в лицо Шенды. Глаза у нее были открыты, по щекам весенними ручейками катились слезы.

— В чем дело? Я…

— Нет, дело не в тебе. Просто ничто не может длиться долго. Но ведь тут, черт побери, нет ничего нового, а? Будто для меня за добрые дела сделают исключение! Забудь.

В следующие несколько часов они говорили о многом. В какой-то момент Шенда сказала:

— «Каруна» — самое важное, что есть в моей жизни, Турмен. Она должна существовать и дальше, даже если меня не станет. Но я так и не нашла никого, кто мог бы занять мое место. А теперь мне кажется, ты мог бы.

— Я? Но как я вообще мог бы такое сделать? Ты… ты как сила природы! По сравнению с тобой я просто старая, застиранная тряпка. А кроме того, ты ведь в ближайшее время исчезать не собираешься.

— Нельзя знать наперед, Турмен. Никогда нельзя.

Он еще поговорили, и вдруг Турмен случайно заметил на туалетном столике знакомый пузырек.

— Это второе зелье, которое твоя тетушка сварила той ночью?

— Ах да, чуть не забыла. Тебе полагается его выпить.

Шенда спрыгнула с кровати. Ее рука потянулась за пузырьком.

С грохотом и дождем осыпающейся штукатурки дверь сорвалась с петель, и в квартиру ворвались двое дюжих мужчин с оружием и в масках налетчиков.

Целый день (потраченный впустую, невосполнимый день!) после уничтожения «Кофейни Каруна» и разоблачения стоящих за катастрофой темных сил Шенда ощущала лишь опустошение, упадок сил и отчаяние. Все ее старания, все тяжкие труды последних лет казались ничтожным наивным фасадом, воздвигнутым над хаосом, палаткой на пути урагана. Она даже позволила нагноиться и разрастись спонтанному чувству вины, взорвавшемуся в ней той огненной ночью.

«Если бы я не цеплялась так за свои проклятые глупые принципы, если бы не высовывала голову над стадом, ничего не случилось бы. Факван был бы жив, и „Каруна“ еще стояла бы. Это все моя вина, что я была такой бесцеремонной, такой надменной, такой жадной в своем желании сделать жизнь лучше. И почему я не могла довольствоваться тем, что имею?»

Но когда она с головой погрузилась в улаживание тысячи мелочей для похорон Факвана и возрождения из руин предприятия, начал брать свое природный оптимизм, теперь перекованный и закаленный.

«Это не моя вина! Если какой-то мерзавец крадет мою машину, разве я виню себя, что у меня была слишком хорошая тачка? Нет! Есть справедливость и несправедливость! Тити Яйя меня этому научила! Это не я поднесла к „Каруне“ спичку, а тот жалкий энгунгун, который выполнял приказы сволочи по имени Твигг! „Каруна, Инк.“ — самое лучшее, самое честное, что я когда-либо делала. Я строила, а он разрушил! Вот к чему все сводится, к созиданию и разрушению, к противостоянию разумного взрослого и злобного ребенка».

С этой возродившейся уверенностью на свет появилось нечто новое.

До катастрофы она мало думала о жизни и смерти, просто естественно переходила из одного дня в другой.

После трагедии жизнь как будто потеряла цену, и ей хотелось умереть — пусть и бесцельно.

Теперь, когда в ней произошла перемена, ей непременно хотелось жить, а умереть — только если потребуется и ради чего-то важного.

Поэтому, когда незваные полночные гости выломали дверь, Шенда не сдалась безропотно.

Ее пальцы сомкнулись не на пузырьке, а на шкатулке для бус, которую она швырнула в одного из нападавших. В то же мгновения Кенарь с яростным рыком налетел на другого.

Но эти были не сверхъестественно чувствительные зомби, как Дурхфройде, — нет, это были закаленные и приземленные профессионалы.

Удар шкатулкой в грудь первый принял, даже не поморщившись.

Второй подстрелил Кенаря в полете. Взвизгнув, пес рухнул на пол.

— Нет! — вырвалось у Шенды, на глазах у которой воплощался ее кошмарный сон.

Силясь встать с кровати, Турмен боролся с предательскими конечностями. Один из мужчин быстро его придавил.

— Эй, калека, — сказал он, — остынь. — И ударил его рукоятью пистолета по голове.

Второй теперь сцепился с Шендой, сумев прижать ее руки к бокам.

Уже через несколько секунд запястья и колени ей обмотали клейкой лентой, куском той же ленты залепили рот. Затем, прикрывая наготу, завернули в простыню и вынесли из квартиры.

Потом бросили в багажник. Машина сорвалась с места.

Неопределенно долгое или короткое время ее разум бесновался и неистовствовал — картины возлюбленного, пса, собственной беспомощности кружились в безумном калейдоскопе.

Максимальным усилием воли Шенда повторила привычный трюк, заставила себя остановиться.

Теперь ее затопило странное спокойствие. Всегда динамичная, всегда созидательная, всегда деятельная, она оказалась в ситуации, где могла только лежать неподвижно, только реагировать.