— Я позвоню в больницу, — сказал он.

Часом позже они с Мириам спустились во двор, уселись в машину.

— Что же теперь будет с этой вашей пациенткой? — поинтересовалась она.

Он свернул на Бугстад-вейен, в сторону Майурстюа.

— С Сольвейг Лундвалл? В больнице ее вряд ли будут держать долго, обычно хватает нескольких недель.

Он остановился на красный сигнал, окинул взглядом здание администрации. Вверх и вниз по лестнице, на станцию метро и оттуда, снуют люди. Тот человек, которого увидела здесь Сольвейг Лундвалл, мог быть плодом ее собственного помутившегося сознания. Но описание его внешности соответствовало внешности того человека, на которого он сам наткнулся накануне. Может, припарковать машину, пойти туда, поискать его…

— Сольвейг работает воспитательницей в детском саду, ее там ценят, — сказал Аксель. — У нее и своих детей трое, и я никогда не сомневался, что она хорошая мать. Но время от времени у нее начинается психоз, или, как она сама выражается, она слетает с катушек. Последний раз это с ней было года три-четыре назад.

— Видно, что она вам доверяет.

— К счастью. Последний раз все могло кончиться очень плохо.

— Мне-то она была совсем не рада. Наверное, не хочет вас ни с кем делить.

Он выехал на другую полосу и прибавил скорости.

— У нее сложилось какое-то идеальное представление обо мне. Сегодня я возник перед ней у здания администрации Майурстюа. Я был похож на Иисуса.

Она не засмеялась, и он собрался было продолжить.

Рассказать, что ли, Мириам, что у него есть брат-близнец? Взглянул на нее. Лет ей было между двадцатью и тридцатью. Наверняка лет на пятнадцать моложе его. Но был в ней этот покой и что-то такое во взгляде, что позволяло рассказывать дальше. Внезапно у него возникло желание протянуть руку, дотронуться до ее волос. Аксель отвернулся и сосредоточился на дороге.

Обычно студентам нравилось, когда их брали на обход. Это напоминало работу семейных врачей в прежние времена. Прийти домой к больному, присесть на краешек постели к пожилой женщине, которой трудно дышать. Не торопиться уложить ее в больницу, а попробовать сначала увеличить дозу мочегонного. Или вот пятилетний ребенок с высокой температурой и высыпанием на грудке; мать прокричала в трубку, что не решается везти его в клинику, пусть врач поскорее придет к ним домой. Увидев чемоданчик, мальчуган завопил, и Акселю пришлось надуть резиновую перчатку, как воздушный шарик, нарисовать на ней ручкой рот, нос и уши. Почти сразу плач утих, и Аксель смог осмотреть ему уши, горло и глаза без каких-либо протестов; осмотреть глаза ребенок позволил даже Мириам. Аксель уверил мать, что причиной и сыпи, и температуры была детская розеола и что наверняка у половины детского сада то же самое. Но все-таки оставил ей номер своего мобильного с разрешением звонить, если ее что-то будет беспокоить. Когда они уходили, мальчишка, сидя на диване, играл с шариком из перчатки и все порывался показать Акселю пожарную машину, которая была спрятана под диваном.

Они закончили обход к половине пятого. Аксель остановил машину в «кармане» для автобусов на Майурстюа.

— Тогда до понедельника, — сказала она, не двигаясь с места.

— А завтра?

— Завтра я не смогу прийти. А в пятницу у нас общие лекции.

Он вырулил обратно на Хирке-вейен.

— Ты ведь на Руделёкка живешь, кажется? Так я могу тебя там высадить.

Пока они ждали зеленого сигнала возле Уллеволской больницы, он думал о Сольвейг Лундвалл. Она лежала там в совершенно пустой палате, спала, наверное, потому что, чтобы перебороть ангела бездны, овладевшего ею, ей наверняка вкатили лошадиную дозу. «Должно случиться что-то ужасное, Аксель. Будут гибнуть люди».

— У меня есть брат, — сказал он вдруг, въезжая на улицу Хельгесенс-гате. — Близнец. Я его не видел больше двадцати лет.

Она ничего не сказала, но он заметил, как она посмотрела на него.

— Я уж думал, что он умер. В каком-то смысле это так и есть… Может быть, это его Сольвейг видела сегодня на улице.

— Остановите здесь, пожалуйста, — сказала Мириам. — Я вон там живу. — Она показала на одно из старых кирпичных зданий. — На четвертом этаже, последнем.

Он поставил машину на холостой ход, потянул кверху ручной тормоз.

— Может быть… — начала было она. В ее карих глазах были зеленоватые крапинки. — Не хотите чашечку кофе?

Ему очень хотелось подняться к ней в квартиру на последнем этаже. Посидеть у нее в гостиной. Ощутить тот покой, что исходил от нее. Рассказать ей что-нибудь, он еще не знал, что именно. «Некоторые люди умеют слушать, — подумал он, — а другим только дай потрепаться. Вот она из тех, что слушает».

— Если бы я только мог, — сказал он.

Ее глаза распахнулись еще шире.

— Извините, я не хотела…

Он положил ладонь на ее руку. Не стал ничего объяснять. Ни слова об уроке верховой езды у Марлен или о том, что он обещал сварить рис.

— Тебе не за что извиняться, Мириам. — Он в первый раз назвал ее по имени. — В другой раз я с удовольствием выпью с тобой чашечку кофе. Если ты не передумаешь.

Выйдя из машины, она оглянулась.

— Не передумаю, — сказала она с улыбкой и захлопнула дверцу.

По четвергам Аксель никогда не назначал приема на послеобеденное время. Без четверти час, как только последний из утренних пациентов покинул кабинет. Аксель переоделся в спортивный костюм, хранившийся у него в одежном шкафчике, и выкатил из чуланчика в подвале велосипед, вымытый до блеска после предыдущей прогулки. Обычно он ехал на велосипеде до озера Согнс-ванн, а оттуда дальше в лесопарк, но в этот раз он проехал часть пути на метро по Фрогнер-сетерской ветке.

Когда он добрался до Нурмаркской часовни, небо заволокло тучами. На скамеечке у стены устроилась пожилая пара с термосом и бутербродами. Оба были одеты в видавшие виды куртки с капюшоном, а на мужчине была еще и лыжная шапочка с козырьком. Аксель поздоровался и выслушал шквал комментариев: о погоде, о тишине в лесу, о том, как важно следить за здоровьем. На предложение выпить кофе с шоколадными вафлями он ответил вежливым отказом, но все же остановился немножко поболтать с ними. Старики вселяли в него уверенность, что времени у него сколько угодно. Мужчина поставил на скамейку крышку от термоса, из которой пил, и положил ладонь на руку жены. У нее были ясные серые глаза, и, когда она смеялась, будто ручеек журчал. И он с Бией будет так сидеть лет через тридцать, попробовал он представить себе, но у него не получилось.

Он уселся в седло и посмотрел на север. Тучи сгустились. Вообще-то, он собирался доехать до горки Хикют [4], но от дождя его костюм не мог защитить. По склону вверх проехал еще велосипедист. Он был в темных очках; он кивнул Акселю, проносясь мимо. Он был моложе Гленне лет на десять, одет в блестящие велосипедные шорты и облегающую футболку. Аксель чуть было не соблазнился рвануть за ним и помериться силами, но отказался от этой затеи.

Возле озерца Бланк-ванн ему пришла в голову другая идея; он оттащил велосипед в сторону от дороги, запер его, а сам по узенькой тропинке побежал трусцой вглубь леса. С такой скоростью, чтобы можно было любоваться лесными видами. «Послушай Скамандра, поет он!» — восклицала обычно Марлен, когда в лесу им попадался ручеек. Это он рассказал ей о греческом речном божестве, а дочка помнила все, что ей говорили. Он остановился у маленького горного озерца. Как-то летом, много лет тому назад, он привел сюда Бию.

Это было еще до рождения Марлен. Они искупались, потом он опрокинул ее прямо в вереск. Она ныла, что веточки колются, но он постарался сделать так, чтобы она быстро забыла про это. Потом она называла его Паном и в шутку сетовала на то, как опасно ходить с ним в лес. Менее чем через год родилась Марлен, и Бия потом уверяла, что именно в вереске была зачата ее жизнь.