Он так разошелся еще и потому, что представил себе, как блондинка сидит за стойкой, облаченная в туго облегающую ее выпуклости форменную блузку. И тут он расслышал еще один женский голос, разобрал имя, которое женщина упомянула.

— Что она сказала вот сию минуту? — спросил он девушку.

— А, вы слышали? Я думала, вы повесили трубку.

— Я вас спрашиваю, что сказала эта посетительница.

— Она сказала… Что вы говорили вот только что?.. Что-то про то, что вам необходимо кое-что узнать, пока не будет слишком поздно; это касается доктора Гленне, ее лечащего врача.

Когда посетительница вышла из лифта, Викен уже ждал ее. Она была несколько выше среднего роста, у нее были рыжеватые волосы и определенно женственные формы — и у этой тоже, надо же! Одета она была в черный костюм в серую полоску; юбка до колен, сапожки на высоких каблуках. Если вообще можно по одежде определить, откуда тот, кто ее носит, то, уж во всяком случае, эта женщина живет не в демократичном районе Тёйен или Грёнланн. Она протянула ему затянутую в перчатку руку таким движением, словно ждала, что он эту руку поцелует. Он довольствовался тем, что легонько пожал ее.

— Сольвейг Лундвалл, — представилась женщина.

Он провел ее в свой кабинет.

— Вы захотели побеседовать лично со мной, — начал он.

Она сняла перчатки и, положив их на колени, принялась разглаживать.

— Вы давали в газетах интервью об этих ужасных… событиях. И вот еще, я вас видела в новостях по телевидению. Вы такой человек, который сразу же внушает доверие.

— Так-так… — произнес Викен и откинулся на спинку кресла. — Наша задача — обеспечивать покой граждан. — Он всегда питал слабость к рыжеволосым женщинам. — Вы хотели что-то рассказать об одном враче…

— О докторе Гленне. Я ждала до последнего, но теперь больше не могу носить это в себе.

Викен достал из нижнего ящика стола магнитофон, которым не пользовались уже несколько лет:

— Вы не возражаете, если я буду записывать то, что вы рассказываете?

— Никоим образом, господин инспектор. Напротив, я хочу, чтобы об этом узнало как можно больше народу.

Он несколько опешил, не поняв, что она хочет этим сказать, но не стал допытываться.

— Мы с вами говорим о враче по имени Аксель Гленне, практикующем в клинике на улице Бугстад-вейен?

— Да.

— Вы его пациентка?

И на это тоже она ответила утвердительно.

— Так что же такое, по вашему мнению, мы должны о нем знать?

Она замялась, а потом решительно заявила:

— Я не доносчица, даже и не думайте!

Он подвинул микрофон поближе к ней:

— Люди, что приходят к нам, не доносчики, а свидетели. Чтобы выполнять свою работу, мы целиком и полностью зависим от таких, как вы.

Она прикрыла глаза и сказала, отделяя каждое слово:

— Доктор Гленне хороший врач. Замечательный. Но он не тот человек, каким кажется. — Она замолчала.

— Как это понимать?

— Он принял на свои плечи ношу страданий всего человечества.

Викен покачал головой, но промолчал.

— Он многих спас. Он спас моего мужа от верной гибели.

— Ваш муж болен?

Она пробубнила что-то, чего он не разобрал; ему послышалось «молочный ад», но переспрашивать он не стал, опасаясь, что далее последует история болезни всех членов ее семьи.

— Я, наверное, не самый сообразительный человек на свете, госпожа Лундвалл, но я все еще не понял, о чем же вы пришли заявить.

Она сидела все так же, с закрытыми глазами. Он увидел, как у нее заходили желваки на скулах.

— Доктор Гленне взялся спасти мир от надвигающейся катастрофы. Я хотела последовать за ним, но теперь уже не думаю, что он в состоянии совершить это. Я думаю, что он всего лишь человек, как вы и я.

Викен почесал затылок.

— Он обольститель, — сказала посетительница, открыла глаза и посмотрела прямо на него. В глазах ее промелькнул гнев.

— Значит ли это, — спросил Викен, — что он преступил некие границы в своих отношениях с пациентами?

Она покачала головой:

— Нет, не с пациентами. Но он водит знакомство со всякими убогими. И с блудницами.

Викен нашел такое определение странноватым:

— Вы проституток имеете в виду?

— Называйте ее как угодно.

— Ее? Вы о какой-то конкретной женщине говорите?

Внезапно Сольвейг Лундвалл встала:

— Я все сказала. Если вы его ищете, то я знаю, где его найти.

Викен тоже поднялся, не будучи уверенным, стоит ли просить ее снова присесть.

— Вообще-то, мы сейчас специально этим Гленне не занимаемся. Но в вашем сообщении осталась парочка моментов, которые…

— Я сказала все, что собиралась. Деньги меня не волнуют ни в малейшей степени, можете оставить их себе.

Викен растерялся:

— Какие деньги?

Сольвейг Лундвалл протянула ему руку и, когда он, поколебавшись, ответил на рукопожатие, вдруг поцеловала его в щеку.

— Тридцать сребреников, Каиафа [17],— прошептала она ему в ухо.

Викен отпрянул и растерянно заморгал глазами, пытаясь понять, с чего бы это. Посетительница улыбнулась ему, ее глаза блеснули, и не успел он опомниться, как она развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

Он так и остался стоять, потирая щеку. Только через пару минут он выключил магнитофон и опустился в кресло, совершенно сбитый с толку, досадуя на себя за то, что позволил совершенно чокнутой по всем признакам тетке проскочить через все фильтры и проникнуть к нему в кабинет.

Аксель шел по тропинке вдоль берега озера Согнс-ванн. Держался подальше от многолюдных мест. Он не знал почему, но не хотел, чтобы его видели. Только что он отправил два сообщения, одно Мириам, другое — Бии, и выключил телефон.

В городе, внизу, шел дождь. Забравшись высоко в гору, Аксель обнаружил, что здесь уже выпал снег. Дорожки возле озерца Бланк-ванн были покрыты тонким белым ковром, мерцавшим в свете низко зависшего солнца. Он даже ощущал неопределимый аромат зимы, но в вереске все еще попадались крохотные кустики черники со сморщенными ягодами. На снегу кое-где виднелись свежие следы. Лось, судя по всему. Раньше Аксель много раз натыкался на лосей. Совсем недалеко от этого места он как-то раздел Бию, она оперлась о ствол поваленной сосны, и он взял ее сзади, и тут вдруг по склону к ним сбежала лосиха. Она остановилась в двух метрах от них, постояла, принюхиваясь и всматриваясь, и в какой-то момент показалось, что она собирается напасть. Но тут она нырнула в сторону и пропала из виду, а за ней два лосенка. На следующий день он рассказал об этом Уле. Они сидели в кабинете, попивая кофе и поджидая первых пациентов. «Ты помнишь, что я, как свидетель на вашей свадьбе, сказал в своей речи? — прокомментировал этот рассказ Ула, изобразив на лице наивнейшую улыбку. — Ни одному животному не придет в голову напасть на тебя в момент, когда ты приносишь жертву Пану». Ула был самым его лучшим другом, но и ему Аксель не рассказывал о том, что произошло с Бреде.

Он остановился возле горного озерца. Не больше пары недель прошло с тех пор, как они с Мириам купались здесь. Он снова увидел, как она выходит из воды. Приближающееся к нему обнаженное белое тело. Как-то она полушутя-полусерьезно сказала, что хочет свозить его в те места, откуда она родом. Привести в дом у моря, до которого долго добираться из ближайшего города, Каунаса.

Он вскарабкался на вершину взгорка, спустился с другой стороны. Подошел к шалашу из еловых лап. Постоял немного, разглядывая его. В шалаше никого не было. Он зажег фонарик и заглянул внутрь. На свернутом шерстяном одеяле валялись бутылка из-под пива, вскрытая пачка венских сосисок и газета. Он развернул ее: «Дагбладет» двухдневной давности. В уголочке внизу — фото инспектора, который его допрашивал: «Новых следов в деле о медвежьих убийствах нет».

Отойдя чуть в сторонку, он сел на влажный мох на противоположном склоне, оперся о еловый ствол. Так и сидел не шевелясь, и его постепенно окутывала тьма. Казалось совершенно невероятным, чтобы Бреде появился здесь. Аксель же был уверен в том, что это случится. Он вслушивался в осенний вечер: шелест верхушек деревьев, самолет летит к аэропорту Гардермуэн. Потом тишина. Если бы кто-то приближался к шалашу, он услышал бы это с большого расстояния.