— Вы мне не поможете? — попросила она.

Не отвечая, он бросился прочь, седой хвост у него на затылке болтался из стороны в сторону.

Она остановилась возле зебры, ухватилась за перила ограждения. Вот теперь снова началось, и ей с этим не справиться. Если ее собьет машина, водителю не поздоровится, а если автобус, то ничего. Такая уж у водителей автобусов работа — разъезжать по городу, и тогда всякое может случиться. Да хранит их Господь. Он заботится о водителях автобусов — они ведь орудие Божье, пусть даже и блуждают во тьме. «Как только мимо проедет красный автобус, отпускай перила, Сольвейг». Она подняла глаза к небу над зданием администрации района Майурстюа. Облака вдруг разом пришли в движение, разлетелись в разные стороны, как если бы направленные могучей дланью, свет стал нестерпимо резким. Она опустила глаза. И там, на лестнице перед входом в метро, освещенный ослепительно-белым светом, стоял мужчина. Он был бородат, со спутанными сальными волосами, в поношенном пиджаке. Лицо его было обращено к ней, и она увидела, что это Аксель Гленне. «И Он явится вновь, но они не узнают Его».

— А вот я узнаю его, — пробормотала она. — Этого же не должно пока случиться, рано еще.

Вновь волна покоя поднялась у нее в груди, заполнила ее, и у нее мурашки побежали по коже от блаженства.

Она выпустила из рук перила, повернулась спиной к плотному потоку автомобилей и пошла назад по Бугстад-вейен в сторону центра.

К четверти первого Аксель Гленне отпустил последнего перед обедом пациента. Сделал запись в карточке, закрыл компьютерное окошко и перевел экран в режим экономии.

— Пора нам перекусить, — сказал он Мириам, не глядя в ее сторону.

Уже половина рабочего дня прошла, а он едва успел ввести ее в курс дела в промежутках между консультациями. После того, что произошло накануне, он ощутил некоторую неловкость, когда она появилась утром. Но, похоже, ей казалось абсолютно естественным, что они больше получаса просидели в машине за разговорами.

Аксель пропустил ее вперед в комнату для отдыха. Там было просто не повернуться, хотя там сидели только Рита и Ингер Беата. Все же удалось втиснуться рядом с ними за круглый столик. К Рите приехала племянница, и Рита угостила всех домашними вафлями. Ингер Беата хотела обсудить с ним одного пациента и показала ему стопку листочков с результатами лабораторных анализов. Поедая салат с яйцом и запивая его кофе, она изложила ему суть проблемы. Пациента мучил зуд, и он терял в весе, но в остальном казался совершенно здоровым.

— Прежде чем сказать что-нибудь, я хотел бы, чтобы наша студентка изложила свои соображения, — проговорил Аксель, пережевывая бутерброд.

У Ингер Беаты Гарберг было широкое костистое лицо и седеющие волосы, волнами ниспадавшие на плечи. Она раздраженно посмотрела на часы: до конца перерыва оставалось не больше пяти минут.

Мириам сказала:

— А вы не спрашивали, не появляются ли у него боли, когда он употребляет алкоголь?

Ингер Беата покосилась на Акселя. Тот потянулся к тарелке с вафлями и слегка улыбнулся:

— Вот тебе, Ингер Беата, вполне конкретный вопрос.

— Разумеется, спрашивала.

— И что же ответил пациент?

— Да как-то неопределенно ответил… — буркнула она и закрыла крышкой контейнер с остатками салата. — Придется мне снова его спросить.

Она об этом даже и не подумала, понял Аксель, но не стал ловить ее на этом. Ингер Беата вернулась на родину недавно, проработав два года с больными СПИДом в Ботсване. Она все еще никак не могла полностью переключиться на здешнюю жизнь, на поток пациентов, которые в основном были здоровы, но постоянно жаловались на малейшее недомогание. Но она была настоящим профессионалом, и у него не возникло желания поставить ее на место, а тем более позволить сделать это студентке. Он знал, что теперь она очень внимательно обследует этого пациента на предмет других симптомов лимфомы. А именно это он и сам заподозрил, просмотрев результаты анализов.

— Еще по вафельке? — предложила Рита, протягивая тарелку.

Аксель отказался, похлопав себя по животу.

— Я забираю студентку на обход больных на своем участке, — сказал он, — в полной уверенности, что здесь ты, Рита, сумеешь держать оборону.

— Уж это ты будь спок. Только вот один тип пытался записаться на сегодня. Говорит, что подавал заявление, чтобы его записали к тебе как лечащему врачу, но его бумаги еще к нам не поступили.

— Ты ведь сказала ему, наверное, что на сегодня все занято?

— Он спросил, нельзя ли тогда записаться на завтра после обеда, а я ответила, что по четвергам после обеда ты ездишь на велосипедную прогулку. Не надо было этого говорить, наверное?

Аксель нахмурил брови:

— Пациентов не касается, чем я занимаюсь в свободное время. А почему такая срочность?

— Он не сказал почему, но настаивал на том, что ему необходимо поскорее попасть на прием.

Вернувшись к себе в кабинет, Аксель вместе с Мириам проверил содержимое экстренного чемоданчика. Они уже собрались, когда из регистратуры позвонила Рита:

— Сольвейг Лундвалл пришла.

— Она на сегодня не записана.

— Я знаю, но она не хочет уходить, не поговорив с тобой.

— Скажи, что я ей позвоню сегодня ближе к вечеру.

Он услышал, как Рита что-то говорит пациентке. Потом в трубке раздался громкий крик.

— Ты слышишь? Она кричит и ругается.

— Ну ладно, пусть зайдет.

Дверь открылась нараспашку.

— Присаживайтесь, Сольвейг.

Она застыла на месте, подозрительно косясь на Мириам.

— У меня проходит практику студентка медвуза. Не возражаете, если она будет присутствовать при нашей беседе?

Сольвейг Лундвалл резко покачала головой, и Аксель велел Мириам выйти. Как только они остались вдвоем, Сольвейг выкрикнула:

— Так не пойдет, Аксель!

Он опешил оттого, что она обратилась к нему по имени.

— Что именно не пойдет?

Она присела на самый краешек стула, готовая вновь вскочить в любую минуту.

— Ни к чему ей здесь быть, — фыркнула она и покосилась на дверь.

— Вы студентку имеете в виду?

Сольвейг не отвечала. Аксель наклонился к ней:

— Расскажите, почему вы пришли ко мне, Сольвейг.

— Блудница, — пробормотала она. — Блудница вавилонская. Ни к чему ей здесь быть. Я против того, чтобы вы здесь терпели эту Иезавель.

Аксель лечил ее не один год и давно уже научился распознавать ее состояние. Когда она начинала изъясняться библейским языком, это значило, что дела плохи.

— Я помогу вам, Сольвейг.

— Мне постоянно не хватает молока, — пожаловалась она. — Они пьют да пьют, и все им мало. Я все время закупаюсь, а все утекает как в песок.

Он не стал этого комментировать. Внезапно выражение ее лица изменилось. Отчаяние отступило, и она посмотрела на него, широко распахнув глаза:

— Я вас видела давеча.

Он не выказал удивления.

— У здания администрации Майурстюа. Вы стояли на лестнице, ведущей вниз, к станции метро, вы стояли на самом верху, на просвете — «гленне» по-нашему, по-норвежски, как ваша фамилия. А выглядели-то как нищий — с бородой, но лицо ваше, и глаза тоже. Ты был Иисус. Точно, вот именно тогда ты был Иисус, Аксель Гленне, и ты меня спас. Если бы ты мне не явился, я бы сюда больше не пришла.

Он застыл, не в силах вымолвить ни слова.

— На Майурстюа? — выдавил он наконец.

— Я видела в газете фотографию той девушки. Ей же было всего шестнадцать. Она меня хранит. Должно случиться что-то ужасное, Аксель. А царем над ними ангел бездны. Будут гибнуть люди. Пастор Браннберг повернулся к нам спиной и не хочет этого видеть. Ты единственный, кто может помешать этому.

Он взял себя в руки. Она доверяет ему. Ей случалось и раньше обращаться к нему, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется. Когда Сольвейг начинала вести вот такие разговоры о смерти, значит, положение было серьезным. Она уже два раза пыталась покончить с собой.