— А Давидсен не звонила?

— Я, во всяком случае, никаких сообщений не принимала, записок не видела.

Аксель задумался. Операция Сесилии Давидсен была назначена в Уллеволской больнице на ближайшую среду. Хорошо бы проконсультировать и посмотреть ее прежде, чем она ляжет в больницу. Вдруг она не захотела прийти, потому что он заявился к ней домой? Вторгся в ее собственный дом с таким известием. Он до сих пор не мог забыть испуганных глаз ее дочери, когда она открыла дверь и впустила его в дом.

Он отогнал эти мысли, вышел в коридор. Рита уже ушла, Ингер Беата тоже, в приемной было пусто. Внезапно ему пришла в голову одна идея; он отпер кабинет Улы и вошел. Ула в этот момент стоит за штурвалом своего парусника, бороздит Средиземное море. Или вместе с сыновьями развлекается подводным плаванием на коралловом рифе около Фиджи. Цепляется за панцирь гигантской черепахи, уносящей его в океан. Еще целых полгода осталось ему путешествовать. Когда Ула, свидетель на свадьбе Акселя более двадцати лет тому назад, держал речь, он сказал, что у них с Акселем у каждого свой бог. Сам он приносит жертвы Посейдону, в то время как Аксель бродит по лесу по следам Пана.

Какое-то время Мириам работала в кабинете Улы. Акселю даже чудился здесь ее запах, хотя она не заходила сюда уже два дня. После выходных он уедет на семинар, и последние три дня практики пройдут под руководством Ингер Беаты. Когда они накануне расстались возле станции «Фрогнер-сетер», оба промолчали. Но Аксель решил, что видится с ней в последний раз.

Он подсел к письменному столу. В среднем ящике лежали ее стетоскоп и пара учебников. Он открыл один из них. На обороте она написала жирной синей шариковой ручкой свое имя. Он сидел и смотрел на него. «Счастливый ты, должно быть, человек, Аксель, — пробормотал он. — Все тебе плывет в руки. Так-то вот».

Под вторым учебником он обнаружил конверт, чем-то набитый. Это был большой конверт формата А4, и на нем она тоже написала шариковой ручкой свое имя. Конверт не был заклеен, и когда он приподнял клапан, то увидел внутри несколько конвертов поменьше. Он, можно сказать, все еще ничего не знает о ней и не хочет знать. Так легче справляться с собой. Тогда кажется возможным сидеть вот так и думать, что больше он ее не увидит. Пусть отпустит его, пусть ее образ поблекнет и станет почти невидимым, чтобы жизнь могла продолжаться как прежде.

Близился вечер пятницы. Он радовался предстоящим выходным, не грозившим никакими дежурствами. В субботу он будет тренировать команду Тома. У Марлен состоится урок верховой езды. После обеда он собирался съездить в Ларколлен — убрать лодку на зиму, покрыть олифой веранду дачи. Надо бы постараться вытащить с собой Тома, может быть, остаться переночевать до воскресенья, вдвоем. Других неотложных дел не было. Если не считать того, что плинтусы кое-где требовали покраски, вспомнил он, и нужно было поменять привод вентилятора в машине Бии.

Он сунул руку в конверт, собираясь достать то, что было в него напихано, и тут услышал, что кто-то зовет его из коридора. Он сунул вещи Мириам назад в ящик.

Перед дверью его собственного кабинета стояла Сольвейг Лундвалл.

— Здрасте, Аксель, — сказала она, услышав его шаги, и он сразу понял, что она еще не вполне здорова.

Он впустил ее в кабинет, спросил, как ей лежалось в закрытом отделении больницы. Да плохо лежалось — ее ремнями к кровати пристегнули.

— Неужели? — воскликнул он.

Она хмуро посмотрела на него:

— Вы думаете, я лгу, Аксель?

— Разумеется, нет, просто я очень удивился.

Она сидела перед ним в синем свитере с высоким воротом и серой юбке — лицо слегка осунувшееся, но удачно подкрашенное, — и трудно было представить себе ее воющей, с пеной у рта, привязанной к больничной койке.

Он измерил ей давление и выписал рецепт на лекарства.

— Меня жутко разносит от этих таблеток, — пожаловалась она. — Как бы мне хотелось перестать их принимать!

Это он мог понять — за последний год она поправилась почти на десять килограммов.

— По вашим ощущениям, Сольвейг, вы сейчас контролируете свои действия?

— Я боюсь ложиться спать, потому что тогда возвращаются те мысли.

— Что вам следует донести на них?

— Я не могу отделаться от мысли о том, что должно случиться что-то ужасное. Мне уже было так много знаков!

— Но ведь все зависит от того, как эти знаки истолковать, — мягко возразил Аксель.

Она сидела, глядя прямо перед собой:

— Вот вчера вечером. Я села в трамвай на площади перед железнодорожным вокзалом. Человек, оказавшийся на соседнем сиденье, читал газету «ВГ». Ну, про ту женщину, которую съел медведь.

— Да нет, он ее не съел, — успокоил Аксель.

— Когда я собралась выходить, ко мне подошла какая-то старая женщина. Я думала, что она слепая: у нее глаза были матовые, как жемчужины, и все-таки она уставилась прямо на меня и говорит: «Тебе это тоже известно, я вижу это по глазам» — и протягивает мне клочок бумаги. И я ужасно перепугалась и пришла в отчаяние, но все-таки больше перепугалась. «Тебе дарована эта способность», — успела она шепнуть мне, прежде чем я сошла.

Аксель видел, как у нее на шее пульсирует жилка.

— А что было написано на этой бумажке?

Прежде чем ответить, Сольвейг внимательно оглядела кабинет:

— «Откр. одиннадцать: семь».

Он не сразу понял:

— Это что-то из Библии?

Она порылась в сумке, вытащила толстую книжку небольшого формата и начала листать ее:

— Откровение Иоанна. — Она нашла нужное место и прочитала: — «И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их».

— Лучше бы вам не попадались такие старые женщины, — сказал Аксель, но Сольвейг пропустила его слова мимо ушей:

— Я думала об этом всю ночь. Это знамение, Аксель, много ужасного должно исполниться, и если я и, может быть, еще горстка людей поняли его, то я обязана предостеречь. Вот чего хотела от меня та старуха.

Она произнесла все это так убежденно, что Аксель понял: придется ему снова звонить в Уллеволскую больницу и выражать свою озабоченность по поводу очередного пациента, выписанного раньше времени. Он знал, что лучше ее не расспрашивать больше. И все же не удержался:

— Когда вы здесь были в последний раз… вы говорили о каком-то человеке, которого вы видели около здания администрации в Майурстюа. Человеке, похожем на меня.

Она смотрела в пол. Казалось, она не расслышала вопроса, и слава богу, подумал он, потому что, задав его, сразу же пожалел об этом. Тут она подняла глаза и посмотрела на него:

— С тех пор он не показывался, Аксель. Но он явится. Только после того как произойдет все ужасное, он явится снова. Я предупрежу вас. Вы узнаете об этом раньше всех остальных.

Когда он уже запирал кабинет, зазвонил телефон. Его прямой номер знали немногие. Мириам была одной из них. На дисплее высветился городской номер Осло. Аксель снял трубку и ответил. Мужской голос на другом конце провода представился как Хендрик Давидсен, четко выговорив «д» в середине своего имени.

— Моя жена — ваша пациентка, — пояснил он. — Ей было назначено прийти к вам сегодня днем.

— Да, правда, — ответил Аксель, — Сесилия Давидсен. Она не пришла на прием.

— Вот поэтому я и звоню. Ее никто не видел со вчерашнего дня.

Аксель опустился в кресло:

— Да что вы? Разве не вчера она должна была явиться на прием в Уллевол?

— Да, вчера. Она ушла из больницы в четверть пятого. И после этого она не подавала никаких признаков жизни. Раньше за ней никогда такого не наблюдалось.

Тон Хендрика Давидсена был деловым, но Аксель слышал, как его голос дрогнул на словах «признаки жизни».

— Вы, конечно, сообщили в полицию?

— Они объявили ее в розыск, но больше не могут ничего сделать. Пока, по крайней мере…

Что значит покав такой ситуации, Аксель предпочел не спрашивать. Он проинформировал мужа Сесилии Давидсен о ее заболевании. Тот, похоже, уже знал об этом. К счастью, он не стал поднимать тему посещения Акселем их дома с сообщением о результатах анализов, но он подробно расспросил, как его жена отреагировала на сообщение о диагнозе. Аксель постарался рассказать все так, чтобы в его словах не было и намека на что-либо, что могло бы усилить беспокойство мужа. Еще оставалась надежда на то, что не случилось ничего серьезного. Надежда еще оставалась. Но поверить в это было почти невозможно, это он и тогда уже понимал.