— Доброго вечера! — с шутливой торжественностью вымолвил он. — Вот так сюрприз!

Молодая женщина схватила протянутую ей Руку:

— Я не отниму у вас много времени, отец Раймонд.

Он замотал головой:

— Милая Мириам, знала бы ты, как я рад тебя видеть! Ты же месяцами не показываешься.

Он проводил ее к небольшому закутку рядом с ризницей, указал рукой на скамью рядом у двери. Сам сел на стул напротив.

— Я так часто думаю о тебе, — сказал отец Раймонд. — Вот и сегодня тоже думал.

И осознал вдруг, что то же самое было и накануне, и утром, когда он пришел в свои покои. Он думал о ней, вставляя ключ от двери в замочную скважину. Он думал о ней потому, что она явилась ему во сне, увиденном этой ночью. Но этого он не сказал, просто спросил, как идут дела с учебой. Мириам отвечала как-то рассеянно, и это удивило его, потому что обычно она подробно рассказывала о том, чем занималась.

Он положил ногу на ногу и откинулся назад, разглядывая ее. Именно ее лицо — вот что больше всего завораживало его в ней. Видеть перед собой красивое лицо — это всегда действовало на него позитивно. Как хорошее вино или как изящно изложенный текст. Но в лице Мириам было нечто большее. Оно наводило его на мысль, к которой он и так часто возвращался.

Ее высказал один философ, который, как ни странно, был родом из ее страны [9]и на изучение трудов которого отец Раймонд потратил годы своей жизни. «Его печать в лице Другого».

— Я встретила одного человека, — сказала Мириам.

Он довольствовался тем, что пару раз кивнул, и потянул паузу ровно столько, чтобы ей не осталось ничего иного, как продолжить.

— Одного мужчину.

Это он и так понял. Он начал легонько раскачиваться взад и вперед на стуле, как если бы старался прогнать все прочие мысли, что могли занимать и отвлекать его.

— Ты это так сказала, словно сама не рада.

Разом куда-то улетучилось дурное настроение, что не давало ему покоя весь вечер, напротив, он чувствовал, как внутри ширится и растет некая тихая радость. Девушке было трудно. Она пришла к нему. Некоторое время тому назад она уже приходила к нему, чтобы поговорить о мужчине. Она тогда хотела порвать с тем человеком, но ей было его жалко, и она чувствовала, что не в состоянии причинить ему еще большую боль.

— А давно ты повстречала его… этого, нового? — осторожно поинтересовался отец Раймонд.

— Сегодня как раз будет неделя.

Он открыл рот, чтобы сказать что-нибудь.

— Я знаю, может показаться, что мы совсем мало знакомы, — поторопилась она добавить, — но кажется, будто я знала его всегда. Не знаю, как это объяснить.

— Ну же, ты так хорошо умеешь все объяснять, — подбодрил ее пастор.

Она долго смотрела на него.

— Мы не сможем продолжать встречаться… Он старше меня на семнадцать лет.

— Вот как.

— Он женат, и у него трое детей. Вот и рассказала. Если вы теперь прогоните меня, я это пойму.

Губы отца Раймонда тронула улыбка.

— Не думал, что ты такого плохого обо мне мнения.

Она рассказала много чего еще. И все же у него возникло ощущение, что чего-то она недоговаривает. Что-то мучило ее: она казалась даже напуганной, но он не стал на нее давить. Когда она замолчала, он спросил:

— Может ли человек обрести счастье вместе с другим человеком, если это счастье будет построено на разрушенной жизни других людей?

— Думаю, что нет, святой отец.

Он кашлянул:

— Как далеко зашли ваши отношения?

— Мы с ним немножко пообщались еще до каникул, когда он читал у нас лекции. Я думала о нем все лето. Я думала, что если мне удастся снова с ним встретиться, то эти мысли отпустят меня, но стало только хуже.

— Так, значит, вы с ним не… — начал пастор. — Он тебя ни к чему не принуждает?

— Это все я затеяла, — решительно ответила она. — Я это заранее спланировала.

Отец Раймонд был с ней знаком все те шесть лет, что она жила в Осло. С тех самых пор, как она пришла к нему сюда в первый раз, его влекло к ней, но так, что он мог это разрешить себе. Эта слабость служила своего рода напоминанием, окошком в ту жизнь, которую когда-то вел и он; отказавшись от страсти, которая терзала его в прошлой жизни, он обрел ее снова, но в иной плоскости, где ее держало в узде не принуждение, но радость.

— Я никогда не забуду, как вы мне помогли в тот раз! — воскликнула она. — Ведь именно разговоры с вами придали мне сил, чтобы вырваться из тех отношений. Иначе они разрушили бы меня.

— Я только и сделал, что помог тебе соткать из отдельных нитей цельное полотно, — уточнил он. Ему не хотелось сейчас бередить этого; гораздо важнее было дело, ради которого она пришла к нему сейчас и что пожелала рассказать ему. И он вынужден был признать: его подстегивало и собственное любопытство. — Так на сколько далеко зашли… ваши отношения? Я говорю о тех, что начались недавно.

— Ничего такогоу нас с ним не было. Он поцеловал меня и ушел.

Отец Раймонд склонился к ней:

— Я хотел бы, чтобы ты, прежде чем уйти отсюда, задумалась над двумя вопросами. Во-первых, чего он от тебя ожидает?

Но Мириам не могла или не хотела ответить на этот вопрос, и он попросил ее рассказать, что она знает об этом человеке. Потом он подвел итог сказанному ею:

— Ты нарисовала образ привлекательного мужчины, симпатичного и успешного, который много хорошего делает для других людей. У него есть жена, и дети, и брат-близнец, которого он много лет не видел. Пусть мой вопрос пока остается без ответа, Мириам, но не забывай о нем. Однако мой второй вопрос гораздо важнее. Чего ты ждешь от него?

— Я хотела бы быть вместе с ним, — ответила она не задумываясь, — во всех отношениях.

Отец Раймонд опустил глаза. Она продолжала:

— Только разум твердит, что это неправильно. А все остальное во мне желает этого. Я все потеряю и останусь ни с чем. И когда я думаю об этом, я чувствую облегчение… Но он никогда не оставит свою семью ради меня. Он не такой.

— А тебе не приходила в голову мысль, что именно это и является причиной твоего желания быть с ним вместе? Потому что он не свободен завязывать отношения с женщинами. Может быть, это попытка справиться с чем-то дурным, чем-то тяжелым, Мириам?

Казалось, она раздумывает над тем, о чем он спросил, но не находит ответа. Отцу Раймонду было известно о том горе, которое она носила на сердце с юных лет. Но он достиг пределов того, что был в состоянии понять. «Я познал человека лучше, чем женщину или мужчину», — снова подумал он.

— Я понимаю, каково тебе сейчас, Мириам. Может быть, моя помощь понадобится тебе и на этот раз.

На вопрос, с ответом на который она так замешкалась, имелся однозначный ответ. Она знала, как ей следовало поступить, но она пришла сюда не для того, чтобы услышать это. Ему казалось, что в ней он узнаёт многое из того, что ему самому довелось выстрадать в жизни. И все же она была лучше приспособлена для мирской жизни, чем он когда-то. Она была сильнее и лучше подготовлена к ее перипетиям. Или он неправильно оценил ее? Было ли то, благодаря чему она так сильно привязывалась к другим людям и почему она так сильно притягивала других людей к себе, только во благо? Ему казалось, что он так ясно представляет себе ее. Но и она тоже соткана и из света, и из тени. Вполне вероятно, что тень глубже, чем он представляет себе. Что там есть что-то, о чем он не желает знать.

Ему и раньше встречались люди, носящие в себе бездну скорби, он видел, как эта скорбь поглощала этих людей, подобно страсти. И как они, возможно и не желая этого, умели превращать других людей в таких же рабов своей страсти.

Он взял с нее обещание прийти снова. Большего ему не удалось добиться. Теперь для него было вполне очевидно, что она боится. Меньше всего пастору хотелось бы оттолкнуть ее от себя, выказав осуждение. Когда он стоял возле алтаря и смотрел вслед девушке, удаляющейся по центральному проходу, ему вдруг вспомнилось, в каком виде она приснилась ему вчерашней ночью. Он резко повернулся и ушел в ризницу.