— Ну, что тут у вас?

— Я говорю, все, как учили в нашей АМИРК. Вот место по счислению. Облачность по горизонту, звезд нет, — доложил третий помощник.

— Так. А что такое АМИРК?

— Альма-матер имени Робинзона Крузо! Я говорю, а как же? В Ленинграде мореходка имени Макарова, во Владивостоке — имени Невельского, только у нас в Одессе — без имени. Проявили самодеятельность, назвали именем Робинзона Крузо. А чем плохо?

— Что-то я раньше не слышал о такой альма-матер…

— Я говорю, сам недавно услышал. Вчера посовещались с товарищами на четвертом трюме…

Помощник засмеялся. Помедлив, заулыбался и второй, и Виталий Павлович тоже немножко посмеялся с ними, потому что все вдруг стало привычно, уверенно, и подспудно подумалось, что из этих ребят будут со временем хорошие моряки и добрые люди, хотя и придется с ними еще немало поработать, но уже сейчас они приятны своей непредвзятостью.

— Ну так. Кто вперед смотреть будет?

— Коля Граф.

— Что?

— Граф. А что же? У нас со старпомом — пари. Соревноваться так соревноваться! Он Мисикова себе на вахту взял. А я Графа, пока он там со своей шкрябкой не заскоруз.

— Радехонек, говорю, нарядился, как на плясы, — добавил третий штурман.

— Ну что же… Позовите-ка его сюда.

— Гра… Кравченко, — позвал второй помощник, — зайдите в рубку! Сюда, к штурманскому столу!

Граф пробирался довольно долго, наверно, боялся споткнуться или зацепить что-нибудь в темноте.

— Ну же… — начал Виталий Павлович, но Кравченко уже возник на свету. На нем был его единственный выходной костюм, начищенные ботинки с носками и белая рубашка. На шее висел восьмикратный бинокль.

Оба штурмана и капитан так рассматривали его, что свежевымытые прыщи Графа потерялись на фоне жгучего румянца.

— Ну так, — сказал Виталий Павлович, — а если вдруг случится работа? Костюма не жалко?

— Так вахта же, я бы… это… роба… — забормотал Граф, — у меня…

— Понятно. Ради первой вахты штурман постарается, чтобы никаких работ не случилось. Теперь идите сюда. Ближе. Это генеральная карта, видите, сразу — пол-океана. Вот Куба. Вот где мы сейчас. Близко? Как раньше говорили — два лаптя по карте. Нам на это расстояние еще три дня понадобится. Мы пойдем этим курсом. Справа в корму сейчас будет постоянно дуть ветерок, пассат называется, помните, я вам рассказывал? Звезды сейчас плохо видны. Если с авторулевым что случится, значит что с ветром будет? Ну?

— Переменится… — прошептал Граф.

— Ну, правильно. Смелее надо! Колумбу в свое время тоже бывало восемнадцать лет и он не кончал вашей мореходной школы. Бинокль в порядке? Вопросы есть? Если что будет непонятно, штурман все объяснит… Главное, Коля, помни, что в руках впередсмотрящего не бинокль, а жизнь экипажа… Ну, иди.

Пожалуй, пора заканчивать о том, как мы прожили эти полтора года. Не так много, не так мало, но всякое время говорит само за себя. В жизни, как в длинном рейсе, большую часть составляют не шквалы и штормы, а рядовая череда рядовых событий, требующих рядовых усилий, и не каждому дано проявить себя в них со всей человеческой мощью. Однако следует ли ждать потрясений, чтобы стало ясно, кто чего стоит? Что такое потрясение само по себе? А женский плач — не потрясение? А когда ребенок кричит от боли — не катастрофа? Каждое событие — потрясение для тебя, если ты в нем соучастник.

Я говорил об этом с Андреем Ивановичем.

— Да, — сказал он, — если у тебя есть душа…

Начинается новое лето, и сейчас в порту формируется первый арктический караван, в который включен и наш «Валдай». Ледоколы уже вышли на восток прощупать трассы в проливах и пробить канал в Енисейской перемычке, и, по данным гидрологов и авиаразведки, ледовая обстановка в этом году обещает быть сносной.

Забот у нас сейчас хватает, баламутит душу и тело незаходящее полярное солнце, и очень хочется в это время наломать каких-нибудь дров.

Ложатся на изумляющую, как озимь, зелень, свежие июньские снега, исчезают, лишь канет ветер; вся природа качается на острие ожидания: то ли пересилит лето, то ли так с зимой и докатимся до следующей зимы.

А нам переживать нечего: Арктика есть Арктика, в плане — три снабженческих рейса, так что с июня по октябрь лета нам не видать. Укладываются в трюма тысячи тонн разнотарного груза для полярных станций, уже полкаюты забито сопроводительными документами на груз, а вторая половина так прокурена стивидорами, что и поговорить негде. Но по рюмочке мы себе позволим, не настолько уж тут тесно. Это «Корн», лучший из шнапсов… Нет, я повторять не буду, а вы — пожалуйста… Мисиков «ерша» делал не с таким, там есть подешевле и поубийственней. Конечно, если бы он себе хоть немножечко помог, мы бы его до устойчивого уровня дотянули. Двадцать лет парню — не мальчик.

Миша Кобылин вместе с ним списан, оба сейчас плавают матросами на «Фонвизине», в каботажке. Живой пример с живым укором.

Георгию Васильевичу Охрипчику необходимо отдать должное: он не забыл своего профсоюзного долга и готовился к отчету за командировку в Конские широты почти полгода, так что заседание профкома было обширным. Для начала Жора похвалил нашего капитана, а потом обвинил его в технократизме, в забвении моральных устоев, в приеме подачек от буржуазной прессы и, как следствие этого, в развале дисциплины на судне, нарушениях техники безопасности и неправильной организации соцсоревнования. Андрею Ивановичу тоже досталось: мол, не противостоял он капитану, запустил морально-политический аспект и пытался хорошими финансовыми показателями прикрыть внутреннюю неустойчивость коллектива… Мы эти формулировки наизусть выучили.

Во время прений мнения разошлись настолько, что один из старых капитанов предложил заслушать, как он сам, Охрипчик, понимает принципы соревнования на современном этапе. Георгий Васильевич ответил, что принципы эти известны давно, с первых лет Советской власти, и он не собирается изобретать велосипед, самокат.

Об этом мы тоже говорили с помполитом. Конечно, Георгий Васильевич не был глуп. Просто многие его деяния основывались на таких незыблемых принципах, как «Не стой под грузом и стрелой!» или «Осторожно! Проезд закрыт!»

Может быть, вам покажется странным, что я слишком мало рассказывал об Охрипчике раньше. А что говорить? Он прибыл к нам без интереса к нам. Так что рейс через Конские широты будут у нас со временем вспоминать так: рейс, когда с нами загорал Жора Охрипчик. И только этим он увековечит себя на «Валдае».

Но я понял и другое. Например, то, что соревнование — не самоцель, и повышение производительности труда — не самоцель, и все то, что мы делаем, над чем бьемся каждый день, — не самоцель. Это не сама цель. Это все то, что служит достижению цели. И это все также средство для постижения нас самих. Не только мы делаем жизнь, но и жизнь делает нас, и нельзя допускать, чтобы жизнь, которую мы делаем, уже сейчас была лучше нас. Коммунистическое изобилие — это не коммунизм. Коммунизм — это прежде всего коммунистические люди. Мы даже не все еще спешим туда, в коммунизм, а ведь еще сотню с лишним лет назад родился человек, который словно бы родился там, при коммунизме, и пришел к нам оттуда.

Еще надо понимать и помнить, что все на свете связано прочнее, чем нам иногда это кажется. Особенно люди.

На любого самодержавного старпома найдется расхлюстанный матрос, по пятам коммуниста Андрея Ивановича будет ходить Федя Крюков, и капитан Полехин неизбежно столкнется с инструктором Охрипчиком.

А если вы, девушка, вдруг полюбите женатого капитана, то знайте, что не дремлет и Жанна Михайловна в женсовете.

Это все нормально, жизнь тем и хороша, что она такова и есть, но особенно она хороша тем, что светлее в сторону хороших людей. Именно за это в ней надо жить и надо бороться…

Ага, вот и платформы с палубным грузом!.. По посошку?..