С минуту Вячеслав Вячеславович разглядывал стоящие на рейде суда, рассчитывая, как выбраться из этого лабиринта, потом в бинокль просмотрел их все, прикинул, какие интервалы между ними, и что за длина у каждого, и как будет проходить снос от начинающегося прилива.

Боцман прозевал длину цени, якорь оторвался от грунта неожиданно, нос «Кустодиева» завалило под ветер, но удалось хорошо и благополучно вывернуться переменными ходами, хотя Вячеслав Вячеславович и не преминул помянуть по трансляции боцманскую невнимательность. Развернулись подходяще, и, приведя судно на курс, Вячеслав Вячеславович успокоился и даже прислушался, как начинает над бортом закипать и поплескивать черная ночная вода. Мурманские огни пошли вдоль по правому борту, назад, и Вячеслав Вячеславович проводил взглядом их движение туда, где они начинали сливаться в сплошное городское зарево, смазанное густым сизым дымом еще не прогретых как следует судовых дизелей.

Это было такое время, которое никогда не станет безразличным. К этому никогда не привыкнешь, сколько бы ни плавал.

Корабль трогается с места, потихоньку набирает скорость, и огни так же тягуче начинают идти назад. Даже можно себе представить, что судно стоит на месте, а это берега с гладью воды начинают бесшумно двигаться навстречу и наматываются, как лента, на земной барабан. В рулевой рубке темно, все светится снаружи: корабли, причальные люстры, огни автомобилей, электросварочные сполохи и окна домов, где тебя ждут, или уже не ждут, или еще только когда-нибудь будут ждать.

Вячеслав Вячеславович попробовал поискать позади, за горбом Зеленого мыса, хотя бы приближенно, тот угол города, где утром так взрывчато захлопнулась за ним дверь, но там в холодном воздухе стояло такое дрожащее зеленоватое зарево, что нельзя было разобрать никаких очертаний, и он вернулся в рубку, потому что справа залив пересекал катерок и нужно было сбавлять ход.

Протянулись громады кораблей, потом помигал подслеповатый огонь Пинагория, и среднее колено залива развернулось на повороте перед ним, как ночной пустынный пустырь, застроенный кое-где по сторонам. В дальнем конце засветились красные огни створа, что рассекал эту площадь пополам и напоминал о правилах уличного движения: идя вдоль створа, нужно было держаться правой стороны, как на порядочном, приличном шоссе, куда бы ты ни шел.

В рубку «Кустодиева» заглянул неутомимый старпом.

— Здесь Артеменко нет? Нигде не найду. Палубную команду из столовой выкуривать пришлось, прилипли к телевизору. Придумали на нашу шею эти фигурные танцы на льду! Нет Артеменко? Вызовите его, пожалуйста, и отправьте к боцману укладывать стрелы. Куда он запропастился?

Впереди, на баке, задраивали трюм, и боцман там аккуратно посвечивал фонариком, чтобы не слепить судоводителей на мостике. В расстворе двуногой мачты слабо белел флагшток, а за ним колебался, отражаясь в воде, низкий гакабортный огонек какого-то судна, которое постепенно настигал «Кустодиев».

Вячеслав Вячеславович вышел на крыло мостика и запрокинул голову. Небо тихо светилось зеленоватым, не затеняющим звезд, полярным сиянием. Свет его, словно кисея, колебался плавно и медленно. Вячеслав Вячеславович успокаивался. Уходили в прошлое и два последних сумасшедших дня, и беготня, и нервотрепка с начальством, и дымный и суетливый, как все мурманские рестораны, «Утес», и даже прошлая неожиданная, словно землетрясение, ночь; только слышал он легкий, похожий на летнюю волну, голос: «…глаза у вас хорошие, правда?..» И то, наверно, это было потому, что судно на ходу вздрагивало и по небу скользили зеленоватые тени… «Радиограмму, пожалуй, дам, — решил Вячеслав Вячеславович, — а до прочего еще целый рейс. Будет время подумать…»

Он облокотился о фальшборт и смотрел на ночной колеблющийся залив.

— Близко к судну подходим, товарищ капитан, — доложил вахтенный штурман, — может, вправо прижаться, здесь берег приглубый.

— Возьмите левее, — возразил Вячеслав Вячеславович, оставаясь на месте. — Так. Еще левее. Ну вот, хорошо. Внимательней на руле! Вот так. Подмораживает к ночи… Вода парить начинает.

Попутное суденышко со светящимися над самой водой иллюминаторами, видимо рейсовый теплоходик, мелькнуло внизу на фоне береговых огней и осталось позади. Стояла тишина, и только вода шумела под бортом. Тишина устанавливалась и в душе, приходило спасительное убеждение, что море все поставит на свои места, что, может быть, вообще не было никакой драмы и только время покажет, так ли это все серьезно: и женщина, и переживания из-за начальства, и вся нервотрепка при отходе…

— Впереди, слева, встречное судно, — доложил впередсмотрящий с бака, — приближается быстро.

— Мы почти на левую сторону перешли, — с тревогой в голосе добавил штурман из затемненной рубки, — створ смещается.

Вячеслав Вячеславович, преодолевая неожиданную лень, оторвался от фальшборта, зашел в рубку и взял бинокль. Белые звезды ходовых огней быстро вырастали над пологим мысом слева, встречное судно приближалось и шло, казалось, поперек залива.

«Высокое судно», — отметил про себя Вячеслав Вячеславович и добавил вслух:

— Это не встречное судно, пересекает залив.

— Куда же оно тут может идти? — спросил штурман.

— А черт его знает. Сбавьте ход до самого малого, лево полборта. Попробуем разойтись правыми бортами.

Едва «Кустодиев» начал уваливаться влево, как Вячеслав Вячеславович понял, что судно, которое шло было на пересечку, поворачивает вправо, прямо на них. Вячеслав Вячеславович сжался: нет, еще далеко, успеем вперед проскочить. А вправо уже не успеть!

— Судно поворачивается на нас! — раздался в динамике крик впередсмотрящего, и затем микрофон у него ударился обо что-то металлическое, и в динамике загремели удаляющиеся шаги.

— Самый полный вперед, еще влево! — тоже заорал Вячеслав Вячеславович. Штурман с треском передвинул рычаг манипулятора на самый полный вперед, присели под нагрузкой дизеля, и пять тысяч тонн кустодиевского металла начали медленно ускорять движение. А встречное судно стремительно вырастало, томительно прорезались в темноте его очертания, и через несколько секунд передний топовый огонь осветил лица всех, кто был в рубке «Кустодиева». Капитан Охотин понял, что еще раз в своей ЖИЗНИ дернул за свободный конец морского узла…

Михаил Иванович Строков появился на палубе, когда заканчивали загрузку первого трюма. В домашних черных валенках с галошами и нитрованном полушубке, он деловито заглянул в трюм, на глазок подсчитал объем свободного места, понаблюдал за работой лебедчика, посоветовал спускать площадку к трюму сразу от борта на одном шкентеле, а не вырисовывать в воздухе букву Г, посопел потухшей папироской и отправился назад, к кормовой надстройке. Лебедчик, пока цепляли очередную площадку, посмотрел, как, покашливая, идет в корму капитан. Не спится старику.

На транспортном рефрижераторе «Антокольский» за рейс уже привыкли к тому, что капитан вставал рано, никогда не позже начала шестого. Так Михаил Иванович поднимался два с лишним десятка лет. К утру всегда начинало болеть плечо, и не находилось другого лекарства, как забыться в повседневных хлопотах, а потом, когда он расхаживался, боль в плече исчезала. За эти двадцать лет Михаил Иванович пытался избавиться от ежеутренней боли, вылечить плечо: ездил на курорты, грелся, ходил к гомеопату, прибегал к народным средствам — не помогло. Не помогала и поза, выбранная для сна: в пять часов плечо начинало ныть и дергать, и можно было даже не проверять часы.

Из-за этого еще на «Кустодиеве» на него обиделся старпом, Славка Охотин. Не знал парень, почему капитан является на мостик спозаранку, на утренней старпомовской вахте, думал, что не доверяет, — и обиделся. Потом разобрался, извинялся несколько раз, — хороший был парень, Славка-то.

Михаил Иванович прошел на камбуз, где сонные девушки заваривали утреннее какао, прошелся по коридорам надстройки, сделал выговор артельщику, который бежал из кладовых с горящей сигаретой в руке, потолковал в котельном отделении пару минут с третьим механиком.