— Юрий Арсеньевич, а Юрий Арсеньевич! Будем что домой сообщать или нет? Радиоцентр по ушам молотит, — лицо у радиста Силана Герасимовича было исполнено скорби и доброжелательности.

Капитан встал, взял у радиста бланк радиограммы, пошел к столу. Да, что-то сообщать нужно все-таки. Даже неприятной правды не скроешь, тем более, если, не дай бог, что-нибудь случится с теми тремя, в шлюпке.

Юрий Арсеньевич постучал шариковой ручкой по столу, пораздумал, пододвинулся поближе к окну и понял, что ветер стих, потому что снег в окно ужо летел не по диагонали, а почти вертикально. Снежинки были большие, как осиновые листья, и падали, словно держась на тонких-тонких упругих резиночках, покачиваясь в стороны и вверх-вниз.

— Вот что, Силан Герасимович, пусть центр подождет. Штурман, как температура снаружи?

— Теплеет, термометр к нулю ползёт.

— Так. Разбудите старпома и команду с катера, пусть готовятся, — и Юрий Арсеньевич, споткнувшись о ногу сонного электронавигатора Володи Басюкова, вышел на мостик. Снежинки действительно опадали очень мягко, кожа на губах едва ощущала их прикосновение.

«…Жалко старпома, бурчит, наверное, одеваясь. Идти из уюта неведомо куда. А если шлюпки не будет на Баклыше? Значит, нужно будет заходить между Баклышом и берегом и там обшаривать все уголки. Ну, да это не беда, только бы ребята были живы. Старпома жалко, опять ведь нужно будет делать выводы, и что-то дотягивать в службе, и что-то совершенствовать, а старпом все думает, что этому может быть предел, и никак не может согласиться с тем, что выводы и усовершенствования, по всей вероятности, будут продолжаться до бесконечности, потому что никакая организация но может быть предельно совершенной. Ах, старпом, старпом, скучновато, а что же делать, если мать моряком родила…»

— Товарищ капитан, посмотрите, это ведь спутник! Спутник, товарищ капитан! — проглатывая букву «р» и повизгивая от восторга, кричал сверху, с мостика, вахтенный матрос, кто-то из практикантов. — Видите, вон над мачтой сбоку заходит? Самый настоящий!

Фиолетовая искорка катилась по небосводу над судном, заходя с кормовой раковины, с румба бакштаг на бейдевинд.

— Первый раз спутник видите?

— Ага, товарищ капитан, а их много, да?

— Все небо искрещено… — Юрий Арсеньевич сделал вдох, словно собираясь прыгнуть в холодную воду, — ну-ка вот что, как ваша фамилия?

— Назаркин, товарищ капитан.

— Так вот, Назаркин, если спутник виден, значит, облаков нет. Понял?

— Нет, товарищ капитан.

— Если облаков нет на небе, значит, сейчас снег перестанет идти…

— Понял, товарищ капитан.

— Снег идти перестанет… Давайте бегом на корму, как увидите, что маячок по корме замигает, включите главный прожектор и светите на остров, там наши ребята должны быть. Знаете, где прожектор включается? А ну — бегом!

Юрий Арсеньевич пробрался в рубке к пульту наружного освещения, выключил лишние плафоны, чтобы можно было, не ослепляясь ими, в темноте быстрее увидеть огонек на Баклыше, понаблюдал, как плывут за стеклами все более редкие и редкие снежинки, и сказал сумрачному, сосредоточенному старпому:

— Евгений Сергеевич, спускайте катер. Не забудьте компас, ракетницу, полушубки с валенками, спирт. Конягину не давать ни капли! Возьмите карту. Сначала проверите Баклыш, затем все отмели вокруг, не выходя из видимости судна. Поняли? Времени очень мало: скоро наверняка с норд-веста задует. Действуйте поконкретнее.

— Так! — кивнул старпом.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, — раздался в динамике тоненький голосок вахтенного матроса Назаркина, — кажется, островок виден. Можно светить, да?

— Включайте прожектор, — ответил ему Юрий Арсеньевич, схватил бинокль и выбежал на мостик, где уже стояли, вглядываясь в ночь, Володя Басюков и забывший о радикулите радист Силан Герасимович.

— А-а-а-а! — орал Витя Конягин, перепрыгивая сугробы. — Пароход виден, ребята! Где у вас тут фальшфейера? Вишь как слепит, родимый!

Коля Жилин повернулся на живот, потом встал в снегу на колени.

Совсем близко пылало режущее глаза зеленое пламя угольного прожектора, и, казалось, гребень островка повис прямо посреди безграничной ночи.

Выталкивая звуки непослушным языком, Коля Жилин произнес:

— П-пошли в шлюп-п-ку.

— Какая шлюпка! Обсохла шлюпка на отливе, нам ее не стащить втроем! Где фальшфейера? Ничего, Жила, мы еще с тобой поплаваем, золотая рыбка!

Алик Юхневич, шмыгая носом, откручивал кольцо на фальшфейере.

— Ты что, решил самоубийством жизнь кончить? А ну дай сюда игрушку! Сейчас нас кэп непременно отсюда выудит, вот только огонек запалим.

— Капитану хорошо, а нам тут…

— Стань сначала капитаном, потом нам с Жилой расскажешь, как и что. А ну берегись!

Алик отпрянул. Фальшфейер хлопнул в Витиной руке и, шипя и расплевывая сгустки и брызги оранжевого света, вспыхнул кубометровым бенгальским огнем. Витя, пританцовывая и закрываясь от искр, закрутил фальшфейером над головой.

Прожектор на судне погас, и стало видно, как от горсти судовых огней отделился еще один и побежал по воде, по дуге приближаясь к острову.

Витя Конягин сбросил на снег рукавицу со свободной руки, заложил пальцы в рот и засвистел.

Фальшфейер догорал.

И опять включили на судне прожектор, и в свете его было видно, как по дуге бежала к острову маленькая треугольная тень, — это шел катер…

— Второй фальшфейер не трожь, золотая рыбка, может, он еще пригодится, — сказал Витя Конягин Алику Юхневичу. — Что ты такой обиженный? Может, думаешь, я тебе блямбу под глаз подставил? Так зря: это тебя нейлоновым шкертом окрестило, когда бочка на дно пошла… Зря надулся.

К ним подошел Коля Жилин, запустил за пазуху руку, достал толстую, длинную сигарету и протянул Алику.

— Ты что, Жила, — попытался остановить его Витя.

— Ничего, пускай закурит, можно. Уже катер идет.

Коля зажег спичку, прикрывая ладошками, поднес огонек Алику.

Алик затянулся ярко вспыхнувшей сигаретой, поперхнулся, закашлялся, выкинул сигарету в снег и, прислонясь к пирамиде, заплакал, зарыдал откровенно, взахлеб, по-детски.

— Разве же это сигарета, это же запальник к мотору, что ты все в губы суешь без разбору, золотая рыбка? Ну зачем ты его обидел, Жила?

— Ничего, — жестко ответил Коля Жилин, — если плакать еще не разучился, значит, толк будет.

Витя Конягин, нагнувшись, ткнул в снег фальшфейерную гильзу, и все услышали, как шипит, остывая, ее раскаленное медное нутро…

1967

Мы, нижеподписавшиеся:

Вахтенный у трапа на рефрижераторном судне «Борис Кустодиев» перестал скучать в ожидании завтрака. Он увидел своего капитана, который стремительно появился из-за угла котельного цеха.

Вахтенный знал, что будет, если он не вызовет вовремя к трапу вахтенного штурмана. Тот коротко напутствовал его при заступлении:

— Прозеваешь приход капитана — вылетим отсюда вместе.

Вахтенный метнулся к рычажку звонковой сигнализации, и когда капитан рефрижератора Вячеслав Вячеславович Охотин появился на верхней ступеньке трапа, он увидел перед собой преданные лица судовой вахтенной службы.

Вячеслав Вячеславович спустился с фальшборта, пожал им руки, буркнул на ходу, чтобы к нему вызвали старпома, стармеха, помполита и старшую буфетчицу, глянул в веселые глаза дежурного, приказал убрать снег с трапа и застучал каблуками по палубе.

Дежурный заметил время, чтобы записать приход капитана в судовом журнале, и про себя подивился столь раннему капитанскому приходу: еще не было семи ноль-ноль.