Но перед бритьем Меркулов освежился беседой с Иваном Иванычем Тиховым. Тралмейстер стал у двери все такой же компактный, деловитый, что и прежде, только, показалось, глаза у него поблескивают, как у куницы, но Меркулов возникшее было сравнение сразу в себе подавил, чтобы эмоции не превалировали над фактом.

— В порядке тралы, значит?

— Стал-быть.

— А рыбы нет…

— Рыбу, сам-знам, капитан ищет. Мое дело — снасть…

— Рыбу мы найдем. Чайки на перину, что ли?

— Дочка замуж идет…

— А в магазинах что, нет?

— Разве там перины?

— А я тебя вспомнил, Тихов Иван Иванович. Это ведь ты с Кондратом Кругловым ходил?

— Капитан Круглов мастер был, людей понимал, земля ему пухом…

— Видишь, и тут пух! Вспомнил я это дело. Это ведь ты, Иван Иванович, из рейсов пух чемоданами возил, подушки по два червонца толкал?

— Я, едрена-зелена, в море не гулять хожу. Есть рыба — работаю, нет — опять работаю. Браконьер я?

— Браконьером тебя не назовешь. Умелец.

— Всяко дело уметь надо.

— Ну вот что, Иван Иванович. Начинали вы неплохо, команду на палубе подтянули. Рыба будет. Но будет много — трала из воды вынимать не будем. А насчет шабашки, извини, птиц оставь в покое. И не забывай, что ты комсостав, люди твои на тебя глядят. У нас, понимаешь, и рыбку-то вялят побаловаться, а не для…

— Мне с пустыми руками в порт ни к чему. Ты, дорогой капитан, ищи рыбу, не за мной, сам-знам, дело стоит, — возразил Тихов. — Я те плох — другого тралмейстера ищи. Пух-перо я дочке обещал, и не спекулянт я, хоть в обэхаэс сообщай. А плох я — не держусь за вас, работники везде нужны. Полгода скоро в пролове, Василий Михайлович? Каб не я, кто бы трал шевелил? Извини-подвинься.

— Ты, Тихов, конечно, силен, — сказал Меркулов, вставая и раскатывая, словно картечь, между чугунными ладонями трубку, — но частного промысла у меня на борту не будет, только общий.

— Ищи рыбу, Василий Михайлович, — едва заметно пожав плечами, ответил Тихов. — Пошел я…

Меркулов прицелился глазом в его аккуратную спину, но души с предохранителя не спустил, потянул легонько, попробовал, тут ли спусковой крючок да надежен ли он под пальцем.

Рыба, рыба была нужна.

Стармех управился вовремя, и Меркулов увидел еще при бритье, что солнце заскользило в сторону, палуба чуть заметно опустилась набок: траулер производил поворот.

Пока он брился, мылся до пояса и завтракал, он все пытался представить себе, что же сейчас делает рыба. Он давно ознакомлен был с промысловым прогнозом, но сейчас он сам себе хотел быть промразведкой, более того, он хотел бы восстановить в себе всю информацию, которой обладала к сему моменту наука о рыболовстве, да еще присовокупить к тому собственные чутье и опыт, то есть многие дни и ночи, проведенные тут, на траулере, помороженные пальцы, и покалеченное лицо, и четко не зарегистрированные в мозгу, но совершенно точные признаки того, что трал входит в косяк, и даже то неуловимое для других, но совершенно определенное для него самого движение века, когда глаз схватывал на ленте самописца первые штришки, означавшие рыбу.

…Понятное дело, крупная половозрелая треска нерестилась сейчас в Норвежском море. Но та ровная тресочка, которую они начали было брать в начале рейса, должна была быть тут соответственно прогреву воды и вековым миграциям. Она начинала уже сдвигаться к востоку, выходить на мелководье. Шторм перебил все, но дело не в самом шторме, а в том, что со сменой погоды льды могли сдвинуться южнее, следовательно, наступало похолодание воды, и рыба, очевидно, чувствовала это раньше, чем приборы. Но сейчас снова стабилизируется антициклон… Однако же рыба не могла за двое суток уйти невесть куда. Наверное, косяки стали меньше и подвижнее, значит, надо сделать контрольные траления в пределах окраин мелководья и дальше к западу. Увеличить глубину траления. Увеличить скорость. У второго трала нижнюю подбору оборудовать потяжелее, под чистый грунт. Еще приказать Лёне, чтоб принял все сводки по морю, что услышит. Да самому не забыть о промысловых советах. Да еще…

Задач в голове созрело столь много, что Меркулов не стал их додумывать, чтобы в конце ни пришлось вспоминать: а что же было вначале?

Он, ударяясь боками о поручни тесного внутреннего трапа, устремился в штурманскую, легким толчком локтя выставил штурмана на мостик, сам нацепил наушники радиопеленгатора, сам определил место и сам с удовольствием нанес его на карту, прикинул курсы контрольных тралений, включил рыбопоисковую аппаратуру, и карусель завертелась снова, и кофеварка на мостике была введена на непрерывный режим работы.

Они обшаривали один квадрат за другим, и Меркулов понимал, что мало когда в жизни тралил он так тщательно, так истово, так безошибочно. Он заходил на траление так, как хороший летчик заходит на штурмовку, ни метром ближе, ни метром дальше, ни метром в сторону от штурмуемого объекта, и заканчивал траление такой циркуляцией, словно выводил штурмовик из боевого пике, но рыба была неуязвима.

Несколько раз, когда трал приносил до полутонны ровной пятилетней трески, появлялась надежда стабилизировать уловы, но косячки были такие редкие, что их едва регистрировала аппаратура, и такие подвижные, что ни один повторный заход на них не удался, и Меркулов про себя прозвал такие косячки «разведгруппами».

Сначала он комбинировал с тралами, подстраивал их всякий раз под грунт, и Тихов безропотно выполнял его указания, но вскоре стало ясно, что тралы лучше не настроишь, а потом пошли такие тяжелые грунты, что каждый раз после подъема тралу требовался ремонт. Так и работали обоими тралами: один в починке, другой воду цедит, а моряки не спеша управляются с рыбой, вся мелочь на муку, печень — на консервы, а рыба поровнее, покрупнее — на сложную разделку, на клипфиск. Видя, что план по всем показателям не вытянуть, Меркулов решил хотя бы улучшить финансовый результат, благо клипфиск и консервы из печени подороже, для траулера поприбыльнее.

Однако от траления на тяжелых грунтах пришлось отказаться, потому что добытая и выловленная рыба никаким образом не оправдывала затрат.

«Ржевск» так в ушел в порт с недогрузом, но Меркулов снова отказался куда-либо далеко переходить, сдвинулся на ровные грунты несколько юго-западнее тех районов, где начинал промысел, И на одном своем упрямстве да на хорошо налаженных тралах довел вылов до пятисот — семисот килограммов за подъем. Этого не хватало, чтобы выполнить план по добыче, но тресочка шла ровненькая, как полешки для голландской печи, и при чистой ее обработке они могли по финансовым показателям очень близко подойти к плану.

Меркулов коротко переговорил почти со всеми, и его поняли, потому что рейс подходил к концу, а заработками не пахло и таяла надежда стать добычливым кораблем, а это касалось каждого и всех. Экипаж работал так, как работает взвод саперов на рытье осточертелой, однако всем нужной траншеи — не разгибая спин, но поднимая голов, не видя конца своей работе, но зная, что конец этот настанет только так — когда не разгибаешь спины, не поднимаешь головы, но роешь, роешь и роешь. Экипаж работал так, но все же и не так, потому что не давила гора работы, не полным было напряжение сил, и Меркулов чувствовал это хорошо, потому что сам-то он выкладывался полностью. Очевидно, экипаж понимал его, потому что, хотя и без живости, но тщательно и быстро спускался и поднимался трал, деликатно, без излишних окликов «Профессора» Филиппыча обрабатывалась рыба, и печень с необычной для консервщика гигиеничностью собиралась и сортировалась на рыбий жир и консервы, и механики держали пар на марке и обороты винта как требовалось, и радист Леня не вылезал из наушников. Но рыбы было мало.

Хотя работа уже отладилась, как на конвейере, Меркулов держал себя зажатым в кулаке, как трубку, зачерствел, спал мало, между тралами, на мостик выходил к каждому подъему и спуску, советовался со штурманами у промыслового планшета, исследовал улов, прилов и мусор в каждом трале, оглох уже от бессонницы и курения, но рыбы было по-прежнему мало.