Постепенно вникая в детали Фединой хозяйственной деятельности, Виталий Павлович не знал пока, что предпринять, потому что и помимо этого порядок в машине стармехом поддерживался действительно деловой, а плавать, имея Федю, было гораздо легче, и в советских портах как добытчик он был незаменим. Поэтому Федя имел монопольное право здороваться со стармехом за руку и разговаривать с ним наедине при закрытых дверях, и вследствие этой привилегии на младший комсостав он смотрел свысока, до среднего снисходил, а со старшим пытался быть в приватной дружбе.

Попробовал он и с капитаном поговорить попроще, но Виталий Павлович немедля посадил его на место, причем так ядовито и публично, что Федя не мог ему этого простить.

С командой Федя близких отношений не порывал, крепким задним умом понимая, что слишком ненадежно любит его комсостав.

Семьянин он был исступленный. Он не жалел себя за границей, выискивая обувь и одежду, сам ходил в обновках пятнадцатилетней давности, рассчитывал каждую марку и каждый фунт и радовался, как ребенок, когда удавалось наскрести на комплект, чтобы жене и дочерям всем троим без обиды. На что пока Федору Ивановичу не везло, так это на квартиру, несмотря на стаж работы и занимаемый профсоюзный пост…

— Так, говорю, все ничего и нет, чернота, — осторожно обеспокоил Виталия Павловича третий помощник. — Пусть работает?

— Пусть поработает… Радист не торопится, надо сказать.

— Сходить?

— Вперед смотрите, я сам.

Виталий Павлович вышел в коридорчик и переступил комингс радиорубки. Радист с начальником радиостанции сверяли номера принятых по радио извещений и предупреждений мореплавателям.

— Ну что, боги?

— Фу, — сказал радист и помотал головой, — у нашей фирмы все оки-доки, номер в номер. Вот, было позавчера из Калининграда: восточнее Большой Ньюфаундлендской банки, карта № 215 — учения с применением осветительных и пиротехнических средств…

— Так. Ну, это не для нас беспокойство. Еще что?

— А вот о запусках ракет: подход к Чесапикскому заливу, северо-западнее и северо-восточнее Бермудских островов, карты… Пять номеров. Так. Запуск ракет с 15 по 29 августа с острова Уолопс. Районы падения… так… так, и с эллипсом большой осью четыреста миль, малой осью триста миль с созданием химического облака голубого цвета продолжительностью тридцать — сорок пять минут. Районы опасны для плавания.

— Ну, это я помню. Это все у нас на карту положено. А вот к югу от нас?

— К сожалению, это все, — ответил начальник радиостанции. — Единственное, что могу еще предложить, это последние данные по тем двум ураганам.

— «Терри» и «Ева»?

— Они. Вот последние сообщения из Вашингтона и Майами.

— Ну, спасибо, хорошо. Значит, все?

— Все.

— Будем считать — это необъявленные испытания. Вспышки явно рукотворные.

— Мы вдвоем еще раз эфир проследим и циркулярную передачу проверим.

— Ну, добро.

Виталий Павлович вернулся в рубку и снова прилег к генеральной карте западной части Северной Атлантики.

«Ну так… Испытания действительно где-то на параллели Норфолка и от нас куда как вдали. Черт с ними. А вот что делают ураганы? «Терри» направилась на северо-восток, по испытанному пути. Весьма возможно, превратится в обычный циклон умеренных широт… Это как раз на пути «Вышнего Волочка». Впрочем, Александр Николаевич наверняка уже прижался к Азорам. А что «Ева»? А «Ева» вышла на побережье Мексиканского залива, миновав Ки-Уэст. Сила ветра… Ого! Сочувствую американцам, но для нас это уже не ураган. Что еще? Слабая депрессия у десятого градуса широты… Так. За ней нужно будет последить, очень вероятно, преобразуется в тропический циклон. И тогда пути наши где-то пересекутся… Депрессия новорожденная, имени ей еще не успели придумать…»

Пришел на вахту заспанный второй помощник, широко зевнул и потянулся со стоном, так, что суставы хрустнули.

— Ну вы развоевались… — сказал капитан.

— Извините, Виталий Павлович. Показалось прохладно, выключил кондиционер сдуру, окно открыл. Поднялся — как рак вареный. Что-то не чувствуется пассата…

— Хм. Самое позднее, через сутки должен дуть устойчиво, это предельная граница. Рукой подать до тропика Рака. Так что посвежеет.

— Не слышно, где там братан мой плывет?

— Собираюсь запросить Александра Николаевича, где они обретаются. Ответит — будем флажки в карту втыкать.

— Гонки «Агамали-оглы» с «Дербентом»?

— Гонок не будет. Полагаю, они придут раньше.

— Эх, на близнецах плаваем, четыре года уже не виделись. Мать дома сердится, ох, говорит, у вас и работа: в одном городе живете, по пять лет в глаза друг друга не видите!

— Теперь увидитесь, пока друг за другом в очереди постоим.

— С нашим грузом очереди не будет. Переадресуют на Сьенфуэгос или Гавану — и порядок.

— Это, пожалуй, верно. Даже наверняка. Ну, значит, поговорите по радиотелефону.

— Так вы же сами не дадите, — засмеялся второй помощник.

— Почему же? Когда табак-сахар начнем грузить, разрешу.

— Сахар с табаком?!

— Есть такое предложение. Сахар-сырец. Посмотрим на месте, поближе. Разделим по трюмам. А пока — давайте на вахту. Пятнадцать минут в начале каждого часа просматривать море локатором. Утром хочу звездочки посчитать, не забудьте. Счастливой вахты.

— Спокойной ночи, Виталий Павлович.

Капитан зашел в радиорубку, взял бланк радиограммы и написал:

— Ну, и кроме того, радист, особо последите за сообщениями о депрессии на десятом градусе широты. Из этого кое-что может для нас проистечь.

После захода в Таллин с сахаром и табаком мы попали все-таки на долгожданное докование.

Вдвойне хорошо оказалось то, что доковаться нас отправили попутно, почти по рейсовому заданию, в ГДР, в Варнемюнде.

В этом было несколько преимуществ. Во-первых, докуют немцы быстро, дешево и прекрасно; во-вторых, применяют стойкую патентованную необрастающую краску; в-третьих, на южной Балтике начиналась весна. Чтобы понять, что это такое, надо побыть там в это время.

Когда после разгрузки в Трансатлантической гавани Ростока, вооружившись двумя буксирами и лоцманом, мы пересекли реку Варнов и оказались в плавучем доке судоверфи, весна царствовала повсеместно. С высоты нашего поднятого над крышами домов «Валдая» мы разглядывали зелено-белую кипень цветущих яблонь, розовые ряды сакур, из-под которых не видно было асфальта, и там, за каналами, за маяком, за модерным грибообразным зданием приморского ресторана, видны были светлая, выхоложенная за зиму полоса пляжа и такой же, как цветущие яблони, бело-зеленый прибой.

Честно говоря, особенно радовала своей наивностью листва: на нее еще не успела пасть пыль, копоть судов, дым жженого прессованного торфа, которым топят котелки в домах; как ни крути, именно новоявленная листва олицетворяет собой весну.

Настроение у всех было приподнятое, и я заметил, как на баке Володька Мисиков прошелся в чечетке, да и сам Граф не утерпел, начал изображать танцующего рака, и предел этому положил боцман, вытянув его по заду бухтой бросательного конца.

Ремонтная ведомость была скалькулирована еще во время разгрузки, и первые два дня мы обживались, осваивали док, налаживали ремонт и часами торчали внизу на стапель-палубе, любуясь своим внезапно выросшим «Валдаем», дивовались его стремительным обводам, острому форштевню, вместительному корпусу и совсем уж необыкновенным — так мало их приходится видеть — винту и рулю. Корабль на палубе дока удивителен, как миллесовский человек на ладони бога.

Кроме того, первые два дня заполнены были установлением деловых контактов с работниками верфи и тысячей мелких дел, которые неизменно возникают, когда судно переходит из одной ипостаси в другую.