Сергей Родионович выбрался из кресла, тяжело переступил комингс, и бронзовые планки вестибюльного трапа заскрипели под ним. Игнат Исаевич молча поднялся, оправил пиджак, покрутил хвостик нитки от оборванной пуговицы, но так ничего и не сказал, пройдя мимо Дементьева со смуглым задумчивым лицом. Дементьев сполоснул под краном потные ладони, просушил их полотенцем.

…Черт возьми, как нелепо получилось!.. Вообще-то директора понять можно. Он на всех пассажиров через прилавок буфета смотрит… И что же тогда выходит? Кассирша в билетное окошечко, Сергей Родионович с капитанского мостика, а уборщица — та вовсе сквозь лужицу в гальюне?.. А сам я разве не рассматривал род людской с высоты преуспевающего офицера? Но ежели так смотреть, как же узнаешь, что им на самом деле нужно? Все зависит не от высоты глаза наблюдателя, навигационные правила тут ни при чем… Нехорошо получилось, чуть было не ударил директора, а он ведь мой подчиненный. И было бы тогда наивысшее хамство… «Не уподобляйтесь ветреной женщине, штурман, — сказал бы Марат Сергеевич Кадулин. — Изменив один раз, она будет изменять постоянно. Оставайтесь верным тому, во что верите. И не хамите ни другу, ни врагу».

Циклон не подвел, и в Мурманске швартовались при шестибалльном юго-западном ветре. Была полная сизигийная вода, и бетонированный пассажирский пирс показался Дементьеву обрывком городского шоссе, уходящего в лохматые волны залива. К серым столбам светильников жались встречающие. Ветер поддувал так, что брызги доплескивали до швартовых тумб на причале, и, глядя на штору, хлопающую в высоком окне морвокзального ресторана, Дементьев заволновался, как справится со швартовкой Сергей Родионович.

Но капитан тоже не подвел. Он прицелился к южной стенке, и «Олонец» остановился точно в тот неуловимый миг, когда его прижало ветром к причалу. Кранцы не скрипнули, швартовы были поданы береговым матросам из рук в руки, никто не ощутил ни малейшего толчка, и даже боцман растерялся, замешкался, отвязывая ненужный бросательный конец.

«Ай да папашка, — подумал Дементьев, — работа высочайшего класса!»

Встречающие, спасаясь от ветра, подбежали под высокий борт «Олонца», и Эльтран Григорьевич подмигнул дежурному помощнику коменданта, помахал рукой почтовому экспедитору и вежливо покивал натуральной блондинке в сетчатом коротком платье, платочке, плаще болонья, длинноногой, в белых туфельках — Сонечке, жене Игната Исаевича Кучинского.

На «Олонце» все знали, что ревновал ее Игнат Исаевич безбожно, но напрасно, потому что Сонечка его боготворила, и не было еще ни одного случая, чтобы она не прибежала к первому швартову. Сонечка была самая красивая жена в торгмортрансе.

Люди на причале зябли, и сам Дементьев ежился в форменной куртке, поправляя нарукавную повязку и поглядывая на пассажиров. Толпились они в проходах, мешали швартоваться и вываливать трап. Хорошо, что была полная вода, но то особо нетерпеливые давно бы уноровились перебраться через борт, чтобы ринуться по билеты в кассы аэрофлота и на железнодорожный вокзал. Отпускники…

Вот и колесики трапа царапнули по бетону причала, и Дементьев стал выпускать пассажиров.

Прошли мамаши с ребятишками, неразличимо прошагали солдаты, спустились озабоченные семейные офицеры, и рыбаки с опухшими лицами, и вчерашний старшина с гитарой, который сочно побагровел, перехватив дементьевский взгляд, и старенькая учительница с пионерским звеном, и пачка шебутных студентов-биологов, и капитан первого ранга с элегантным чемоданом — люди, люди, пассажиры, гуськом, словно десантники, обдавая духами, перегаром, одеколоном, запахами глаженого сукна, мыла, табака и лизола, который добавляется в воду при мытье пассажирских помещений, — так сказать, итог рейса, проценты плана, — часть работы, кусок жизни, твоя доля в человечестве.

Выпуская пассажиров, Дементьев успел перекинуться парой слов с Сонечкой, сообщить ей, что Игнат Исаевич жив-здоров и, видимо, задержался по службе. Попутно он приказал матросам поднести несколько чемоданов женщинам да подтянуть поручни у трапа.

Последними сходили осунувшийся мичман Петя с женой. Чемоданчики болтались в каменных мичманских кулаках, жена, тихая, ясноглазая, четко ставила каблучки. Они миновали «Олонец», и женщина пошла боком, прикрывая лицо воротником плаща, а мичман не замечал ветра, ступал, с грохотом отдирая подошвы, словно он сам был частью этого пирса с его тумбами, фонарями и бетонной облицовкой.

Дементьев долго следил за ними. Треугольник мичманской спины уменьшался, словно мишень, и женская фигурка колебалась поодаль.

— Плотно ступаешь, командор, да не по тебе твоя донна Анна, — пожалел его Дементьев. — Надо выбирать по себе, по своей, мальчишки, силе. Кажется, я это понимать начинаю, а?

— Не акай, Григорьич, — засмеялся за спиной старпом. — Судно закрепишь по-штормовому, я боцману сказал, что делать. Шефу доложишь. Я пока полежу, толкни, когда разгрузку закончат. Кранцы по месту подгоните, и чтоб не меньше трех нейлоновых концов с носа и кормы! Я ушел.

Старпом был самым незаметным человеком на «Олонце», — незаметно делал он свое дело, и, казалось, уйди старпом вовсе — все будет по-старому, и никто не обратит внимания на его уход. Умел старпом обставить все так, чтобы дело крутилось по возможности без его личного присутствия. С его-то руки и завелась на «Олонце» традиция ставить на береговую старпомовскую вахту пассажирских помощников, а сам старпом в это время осуществлял общее руководство, нес ответственность, лежа в каюте и перечитывая том за томом любимую им Большую Советскую Энциклопедию. Между ним и Дементьевым с обоюдного согласия установлена была легкая фамильярность.

— Будет сделано, господин первый офицер! — козырнул Дементьев вслед исчезнувшему старпому.

Подать дополнительные швартовы и навесить кранцы было пустячным делом, потому что место у причала было притерто «Олонцом» с точностью до сантиметра, матросы наизусть помнили, что куда заводить, так что для контроля вполне хватало боцманского глаза.

Наконец и встречающие во главе с Сонечкой резво взбежали на «Олонец», почтовая машина попятилась к борту для приемки писем и посылок с побережья, матросы уже настраивали краны, чтобы извлечь семнадцать тонн макулатуры из первого трюма да попутно холодильник грузового помощника, звенели ящики с порожней ресторанной тарой на ботдеке, шлепала, поддавала волна под старинную, с кринолином, корму «Олонца», несло по ветру угольный дым буксиров по ту сторону причала — хороший, бодрый приход, успели в самое вовремя, по ободу циклона, теперь если и прихватит, да уж все — привязаны в порту.

Эльтран Григорьевич обошел для порядка судно, сказал вахтенному у трапа, чтобы тот натянул себе нарукавную повязку посвежее, и поднялся доложить капитану.

У Сергея Родионовича сидел помполит, и вид у обоих был нерадужный. Перед приходом Дементьева они успели серьезно поговорить о текущих делах. Кроме того, после штормовой швартовки Сергей Родионович вдруг почувствовал, как обмякли в коленях ноги и заломило под сердцем. Помполиту же Денису Ивановичу давно полагался отпуск, поскольку наступили каникулы в сети политпросвещения, но капитан неожиданно возразил.

Сергей Родионович лежал на диванчике, расстегнув воротник, и помполит сурово выговаривал ему:

— Не бережешь ты себя, Сергей Родионович, а нервишки пошаливают, и надо тебе отдохнуть. Какое в наши годы здоровье?

— По барыне и баранина, Денис. Сам понимаешь, что значит четверть мощности на задний ход, как у нас, вот и устал я маленько на швартовке.

— Буксир-то можно было позвать? Зачем же себя ломать-то?

— Ну, Денис, ты меня заранее в пенсионеры не списывай. Пока винт у «Олонца» крутится, я при таком ветре буксир вызывать не буду. Что же это за работа? Нам и так пароходство, сам знаешь, каждый год убыток планирует, а мы еще портофлоту за буксиры платить будем? На острую косу найдется покосу. Нет уж, Денис, ты меня от этого дела уволь!