1927 «За углом в пустынном мюзик-холле…» За углом в пустынном мюзик-холле На копеечку поставили revue Ангелы прогуливались в холле Пропивали молодость свою Кто-то в сердце барабан ударил И повисло небо на смычке На колени пал в променуаре Сутенер в лиловом сюртуке Соловьи в оркестре рокотали Снег огней танцовщиц засыпал Чьи-то совы в облаках кричали Кто-то черный в креслах засыпал Арлекины хлопали в ладоши Вызывали дьявола на бис Водолаз слепой одев калоши Утонул смеясь на дне кулис «Я Шиллера читать задумал перед сном…»
Я Шиллера читать задумал перед сном. Но ночь прошла; я не успел раздеться. Все та же ты на языке ином, Трагедия в садах Аранжуэца. Хоть Карлосу за столиком пустым Уж не дождаться королевы детства, И перейдя за Сенские мосты, Он не увидит лошадей для бегства. Хоть безразличнее к сыновьим слезам Отец наш, чем король Филипп Второй, Хоть мы казненному завидуем порой: Вставая в саване и с обостренным носом. Чтоб вновь, едва успев переодеться, В кофейне, разукрашенной стеклом, Играть на скудном языке родном Трагедию в садах Аранжуэца. Dei Irai Голубая модная Мадонна Надевает соболя и бусы, Покидает север баспардонный, Улетает на аэробусе. По оранжевой свинцовой туче Алюминиевый крест скользит. А влюбленный падает в падучей, На дорожке парке егозит. И поют сверкающие сферы, С контрабасами крестов винтов, Над смешным цилиндром Агасфера. Что танцует средь полярных льдов. Пролетает совершенный голубь. Гидроаэроплан святого духа, Над водой лузурною и голой, Как брачующаяся молодуха. Абсолютный, совершенный, ложный. Простирается воздушный путь. Освиставшего балет наложниц, Избежавшего чудес и пут. А внизу, где вывеска играла. Где гремел рояльный автомат, Рыцарь, тонкое подняв забрало, Пил у стойки изумрудный яд. И с гармоникой четырехрядкою, В сапогах, в манишке колесом, Пляшет дьявол, старый враг порядка, С отвращением землей несом. И насмешливо потупив взоры, На оранжевые сапоги, Стихотворные идут танцоры, Человеческие враги. И красавцы черти, на машинах, На шарах, кивая с высоты, Расточают молодым мужчинам Розовые, тихие цветы. А бесстрашный мир глядит назад И свистит, скользя и уплывая, По лиловому асфальту в ад, В преисподнюю шутя вливаясь. «Гроза прошла, и небо стало розовым…» Гроза прошла, и небо стало розовым, Таким, каким оно приснилось девочке. Там вышел вечер в платье абрикосовом Гулять с луной на голубой веревочке. А в маленьком саду цветы смеялись: «Весна прошла, как мы цветем давно». Но к ним уже ночные духи крались. Туберкулезный музыкант открыл окно. Он в даль смотрел с улыбкой Джиоконды, Где из-за леса глухо пели птицы. И черный арлекин по горизонту Мгновенно пробегал в лучах зарницы. Как сладко было слушать, как смеялась Звезда над миром, обнимая скрипку. Ночная туча тихо в небе кралась Ко спящим звездам — серебристым рыбкам. Вдруг хлопнуло стекло само собой, Огромные глаза зажглись над садом. И отдаленный хор принес прибой, Который пел за черным водопадом. И вновь открылось черное окно, И шелест счастья, снежный призрак вальса, Пропел в цветах, там наполняя ночь, Скелет играл, качался и смеялся. Листы склонялись, травы задыхались, Летела ночь. Дом засыпал в снегах. На полюсах огромные молчали Святые сфинксы с розами в зубах. 1929 «Ты устал, приляжем у дороги…» Ты устал, приляжем у дороги, Помолчим, рожденные во зле. Тонкие, сияющие Роги Пан склонил к измученной земле. Тихо кулик мается над топью Где то гаснет изумрудный свет Опершись на серебристый тополь, Бог цевницу трогает в ответ. Чистой ночью слышны эти звуки. Кто шумит — неведомо душе? Спит земля, забыв земные муки, Рыба слабо плещет в камыше. Отдыхают пальцы музыканта, Волшебство купавы улеглось, Молча смотрят в небо корибанты, Устрашась рожденья стольких звезд. Там, среди отверженных Иисусом, Юный Гамлет грезит у пруда, И над ним, лаская волос русый, Ждет русалка страшного суда. Все грустит, не ведая пощады, Осень в поле иней серебрит Ничего блаженному не надо, Он не ждет, не сердится, не мстит. Человек познал свою свободу, Слишком ярок он и слишком чист… Ночь сошла на дивную природу, На землю слетает мертвый лист. |
