1931 «Лошади стучали по асфальту…» Лошади стучали по асфальту, Шли дожди и падали до вечера. В маленькой квартире мы читали, В сумерках откладывали книги. А потом готовили обедать В желтом, странном отблеске заката, В полутьме молились, спать ложились, Просыпались ночью говорить. Поезда свистели у заставы, Газовые отблески молчали. Тихо в бездну звуки обрывались, Будущие годы открывались. А потом в слезах мы засыпали, Падали в колодцы золотые, Может быть соединялись с Богом, Проходили миллионы лет. Утро заставало нас в грядущем, Возвращаться было слишком поздно, Оставляя в небе наши души, Просыпались с мертвыми глазами. Вновь казался странным и подземным Белый мир, где снова дождик шел. Колокол звонил в тумане бледном, И совсем напротив садик цвел. Il Neige Sur La Ville Страшно в бездне. Снег идет над миром От нездешней боли все молчит. Быстро, тайно к мирозданью Лиры Солнце зимнее спешит. Тишина сошла на снежный город, Фонари горят едва заметно. Где-то долгий паровозный голос Над пустыней мчится безответно. Скрыться в снег. Спастись от грубых взглядов. Жизнь во мраке скоротать, в углу. Отдохнуть от ледяного ада Страшных глаз, прикованных ко злу. Там за домом городской заставы, Где сады на кладбище похожи, Улицы полны больных, усталых, Разодетых к празднику прохожих. Снег идет. Закрыться одеялом, Рано лампу тусклую зажечь, Что-нибудь перечитать устало, Что-нибудь во тьме поесть и лечь. Спать. Уснуть. Как страшно одиноким. Я не в силах. Отхожу во сны. Оставляю этот мир жестоким, Ярким, жадным, грубым, остальным. Мы же здесь наплачемся, устанем, Отойдем ко сну, а там во сне Может быть иное солнце встанет, Может быть иного солнца нет. Друг, снесемте лампы в подземелье, Перед сном внизу поговорим. Там над нами страшное веселье, Мертвые огни, войска и Рим. Мы ж, как хлеб под мерзлою землею, В полусне печали подождем, Ласточку, что черною стрелою Пролетит под проливным дождем. 1931
Снова в венке из воска В казарме день встает. Меж голыми стенами Труба поет фальшивя на снегу, Восходит солнца призрак за домами, А может быть я больше не могу. Зачем вставать? Я думать не умею. Встречать друзей? О чем нам говорить? Среди теней поломанных скамеек Еще фонарь оставленный горит. До вечера шары стучат в трактире, Смотрю на них, часы назад идут. Я не участвую, не существую в мире, Живу в кафе, как пьяницы живут. Темнеет день, зажегся газ над сквером. Часы стоят. Не трогайте меня, Над лицеистом ищущим Венеру Темнеет, голубея, призрак дня. Я опоздал, я слышу кто-то где-то Меня зовет, но победивши страх, Под фонарем вечернюю газету Душа читает в мокрых башмаках. 1931–1934 «На подъеме блестит мостовая…» На подъеме блестит мостовая, Пахнет дымом. Темно под мостом Бледно палевый номер трамвая Выделяется в небе пустом. Осень. Нищие спят у шлагбаума, Низкой фабрики дышит труба, С дымом белым, спокойным и плавным Отдаляется мира судьба. Все так ясно. Над речкой тифозной Рыболов уплывает на месте, Затихающий шум паровозный Возвращается к пыльным предместьям. Солнце греет пустые вагоны, Между рельсами чахнут цветы, Небо шепчет: забудь о погоне, Ляг у насыпи низкой, в кусты. Восхищающий низкие души, Скоро вечер взойдет к небесам, Отдаляйся. Молчи о грядущем, Стань лазурью и временем сам. Так спокойно в безбрежную воду Ключ стекает холодной струей, Исчезает, уйдя на свободу, Обретает священный покой. Все молчит. Высота зеленеет, Просыпаются ежась цари. И, как мертвые, яркие змеи, Загораясь, ползут фонари. «Ты устал, отдохни…» Ты устал, отдохни. Прочитай сновидений страницу Иль в окно посмотри, Провожая на запад века. Над пустою дорогой Помедли в сияньи денницы И уйди, улыбаясь, как тают в пруду облака, В синеве утонув, Над водою склоняются травы. Бесконечно глядясь Не увидят себя камыши. Подражая осоке безмолвной и горькой, мы правы — Кто нас может заметить На солнце всемирной души? Мы слишком малы. Мы слишком слабы. Птица упала. Не упасть не могла бы, Жить не смогла на весу. Поезд проходит в лесу… |
