«Ты говорила: гибель мне грозит…» Ты говорила: гибель мне грозит, Зеленая рука в зеленом небе. Но вот она на стуле лебезит, Спит в варварском своем великолепьи. Она пришла, я сам ее пустил, Так вспрыскивает морфий храбрый клоун, Когда летя по воздуху без сил, Он равнодушья неземного полон. Так воздухом питается пловец, Подпрыгивая кратко над пучиной, Так девушкой становится подлец, Пытаясь на мгновенье стать мужчиной. Так в нищенском своем великолепьи Поэзия цветет, как мокрый куст, Сиреневого галстука нелепей, Прекрасней улыбающихся уст. «Возлетает бесчувственный снег…» Возлетает бесчувственный снег К полосатому зимнему небу. Грохотание поздних телег Мило всякому Человеку. Осень невесть откуда пришла, Или невесть куда уходила, Мы окончили наши дела, Свет загасили, чтобы радостно было. За двойным, нешироким окном Зажигаются окна другие. Ох, быть может мы все об одном В вечера размышляем такие. Всем нам ясен неложный закон, Недоверье жестокое наше. И стаканы между окон Гефсиманскою кажутся Чашей «Померкнет день; устанет ветр реветь…» Померкнет день; устанет ветр реветь, Нагое сердце перестанет верить, Река начнет у берегов мелеть, Я стану жизнь рассчитывать и мерить. Они прошли, безумные года, Как отошла весенняя вода, В которой отражалось поднебесье. Ах, отошел и уничтожен весь я. Свистит над домом остроносый дрозд, Чернила пахнут вишнею и морем, Души въезжает шарабан на мост. Ах, мы ль себе раскаяться позволим? Себя ли позовем из темноты, Себе ль снесем на кладбище цветы, Себя ль разыщем, фонарем махая? Себе ль напишем, в прошлое съезжая? Устал и воздух надо мной синеть. Я, защищаясь, руку поднимаю, Но не успев на небе прогреметь, Нас валит смех, как молния прямая. «На мраморе среди зеленых вод…» На мраморе среди зеленых вод Ты спишь, душа, готовая проснуться, Твой мерно дышит розовый живот И чистый рот, готовый улыбнуться. Сошло в надир созвездие живых, Судьба молчит, смеясь железным ликом На бронзовую шляпу снег летит, На черный лоб садится птица с криком. Она прошла, возлюбленная жизнь, Наполнив своды запахом фиалок. Издали двери незабвенный визг, И снег пошел на черный край фиала Крадется ночь, как ледяная рысь, По улицам, где в камне стынут воды. И зорко смотрит птица сверху вниз, Куда укрыться ей от непогоды. «Стояли мы, как в сажени дрова…» Стояли мы, как в сажени дрова, Готовые сгореть в огне печали. Мы высохли и вновь сыреть почали: То были наши старые права. Была ты, осень, медля, не права. Нам небеса сияньем отвечали, Как в лета безыскусственном начале, Когда растет бездумье, как трава. Но медленно отверстие печи, Являя огневые кирпичи, Пред нами отворилось и закрылось. Раздался голос: «Топливо мечи!» К нам руки протянулись, как мечи, Мы прокляли тогда свою бескрылость. «Распухает печалью душа…» Распухает печалью душа. Как дубовая пробка в бочонке. Молоток иль эфес бердыша Здесь под стать, а не зонтик девчонки Черный сок покрепчает от лет, Для болезного сердца отрава. Опьянеет и выронит славу В малом цирке неловкий атлет. В малом цирке, где лошади белые По арене пригоже кружат, И где смотрят поэты дрожа, То, что люди бестрепетно делают. Где под куполом лампы и тросы И качели для храбрецов, Где сидим мы, как дети матросов, Провожающие отцов. «Лицо судьбы доподлинно светло…» Лицо судьбы доподлинно светло, Покрытое веснушками печали, Как розовое тонкое стекло, Иль кружевное отраженье шали. Так в пруд летит ленивая луна, Она купается в холодной мыльной пене, То несказаемо удивлена, То правдой обеспечена, как пенье. Бормочет совесть, шевелясь во сне, Но день трубит своим ослиным гласом, И зайчики вращаются в тюрьме, Испытанные очи ловеласов. Так бедствует луна в моем мешке, Так голодает дева в снежной яме, Как сноб, что спит на оживленной драме, Иль черт, что внемлет на ночном горшке. |
